Но что общего все это имеет с ней сейчас? Странно, как все сместилось в ее мозгу, и те вещи, которые она считала такими же жизненно важными, как дыхание, неожиданно стали казаться чем-то отдаленным и незначительным. Она американка, это правда. И верфь всегда была…
Джинни откашлялась и робко пролепетала:
— Алек, ты мой муж. Ты для меня важнее, чем моя страна, чем верфь, чем «Пегас». Я найду кого-нибудь, кто мог бы управлять верфью. И кто мог бы жить в доме. Если Мозес захочет, возьмем его с собой. Я позабочусь об остальных слугах. Мое место с тобой, с моим мужем. Когда мы отплываем в Лондон?
— Но я думал, для тебя именно эти вещи самые главные, — нахмурился Алек. — Не понимаю. Я ведь не умоляю тебя ехать со мной, Джинни. Я сам смогу все уладить.
— Знаю, что можешь, но у тебя есть я, поэтому мы будем справляться вместе. Кроме того, Алек, я не в силах представить, чтобы ты кого-то о чем-то умолял. — Она нерешительно улыбнулась: — По правде говоря, я буду волноваться о верфи и попрошу мистера Реймонда, чтобы тот сообщал, как идут дела. Ты в самом деле сделаешь то, что обещал? Подаришь ее мне?
— Конечно, почему бы нет? Я ничего в этом не понимаю и не могу представить, почему твой отец решил написать такое завещание. Если верфь — твое приданое, позволь заметить, что я не нуждаюсь в деньгах, и… — Он неожиданно замолчал и, нахмурясь, уставился в тарелку: — Я ведь не нуждаюсь в деньгах, не так ли?
— Не нуждаешься. Ты достаточно богат, если только, конечно, кто-нибудь не обокрал тебя до нитки.
— Я так и знал, — задумчиво протянул Алек. — Только никак не пойму, откуда.
Джинни снова улыбнулась мужу, страстно желая в это мгновение сорваться со стула и прижать его лицо к своей груди. Как ей хотелось защитить его, помочь, уберечь… Господи, это чистый абсурд! Будь Алек здоров, он, конечно, не допустил бы ничего подобного! Наверняка безжалостно поддразнивал бы ее, шутил и смеялся, а потом попытался бы закинуть ей юбки на голову и довести ласками до безумия.
— Это вопрос всего нескольких дней, Алек.
— Странно, с этой амнезией никак не угадаешь. Я знаю, например, какой вилкой пользоваться, однако не помню лица своего поверенного, знаю, как подарить тебе наслаждение, однако не помню себя в постели с другой женщиной. Ты единственная женщина, которую я теперь мысленно вижу.
Теперь. А когда он вспомнит? Разочарование и горечь? Разочарование и сожаление? Нет, нет, Алек благороден и верен.
— Нас держат в Балтиморе какие-то неотложные дела?
— Только верфь. Нам нужен управляющий. И не обязательно тот, кто мог бы делать чертежи кораблей. Отец оставил планы трех или четырех, включая «Пегаса».
Джинни чуть помедлила.
— Знаешь, Алек, я только сейчас подумала… насчет верфи. Не стоит писать дарственную. В конце концов мы женаты. Она наша. Мне совершенно ни к чему становиться единственным владельцем.
Неужели она действительно сказала это? Неужели изменилась так сильно за столь короткое время? Невероятно, ошеломительно и немного пугающе. Но что произойдет, если он вспомнит?
Джинни немедленно постаралась выбросить из головы настойчивую тревожную мысль. Он нуждается в ней. В ее доверии и преданности. Это самое меньшее, что она может ему дать.
— Собственно говоря, даже к лучшему, если верфь будет на мое имя, — кивнул Алек. — Ты сама говорила, что мужчины в Балтиморе не спешат заключать сделки с женщинами. Что ж, пусть считают, что имеют дело с мужчиной. Что ты об этом думаешь?
Он интересовался ее мнением, а не отдавал приказы. И при этом вполне серьезен. Мгновение поколебавшись, Джинни ответила:
— Думаю, что вы очень умны и хитры, сэр.
Странно, еще вчера она скорее умерла бы, чем признала подобное. Несправедливость подобного утверждения по-прежнему была ясна, но теперь все это просто не играло такой роли в ее жизни.
— Завтра нужно позаботиться о «Пегасе». Начать ставить новую мачту.
— Да, твоя баркентина выдержала ураган без малейшей дрожи! Такое огромное неуклюжее корыто!
— Ты просто ревнуешь. Да, кстати, вот еще что: я не хочу продавать «Пегас». Я торговец, Джинни, не просто бездельник-аристократ, ты сама говорила мне. Почему бы мне не расширить свои торговые операции в Балтиморе? Ты начнешь строить корабли, а я пошлю их в Карибское море с товаром. Мука, табак, хлопок — мы можем приобрести состояние.
Джинни почувствовала, как забурлила от волнения кровь.
— Возможно, мистер Эйбел Питтс согласится остаться в Балтиморе и принять должность капитана клипера. Или ты предпочел бы американца?
Они оставались за столом допоздна, смеясь и строя планы на будущее.
Этой ночью, в постели, Джинни, утомленная и насытившаяся ласками, сказала:
— По-моему, ты должен сказать Холли правду.
— Нет.
— Она очень понятливая, смышленая малышка…
— Малышка? Она ведьма! Этот ребенок просто приводит меня в ужас своей сообразительностью.
— Совершенно верно. Но сейчас она совсем сбита с толку. И точно знает: с ее отцом что-то неладно.
— Я подумаю об этом, — сказал наконец Алек и поцеловал ушко Джинни. Она повернула голову и подставила губы. Еще через мгновение твердая, как сталь, плоть уперлась ей в бедро.
— Не двигайся, — шепнула Джинни, осыпая его лицо легкими поцелуями. — Хорошо?
— Почему?
— Доверьтесь мне, милорд.
Алек продолжал искоса глядеть на Джинни, пока она не сползла чуть ниже, раздвинула его ноги и, встав между ними на колени, наклонилась, чтобы поцеловать твердый живот. Алек застонал, чувствуя, как ее пальцы сомкнулись вокруг него.
— Джинни…
— Да, — отозвалась она, обдавая его теплым дыханием, — скажи, если что-то не так…
Алек вновь застонал, и Джинни, ободренная этим красноречивым звуком, продолжала ласкать его губами.
— Нет, это слишком, — выдохнул Алек через несколько мгновений и, отстранившись, поднялся и вошел в нее, глубоко, резко, заставив самозабвенно выкрикнуть его имя. Он раздвинул ей ноги еще шире, вонзился глубже, потом отодвинулся и приподнял ее на себя: — Обхвати меня ногами, Джинни.
Джинни немедленно повиновалась, и он, улыбнувшись, придерживая ее за бедра обеими руками, подвинулся на край постели и встал.
— Алек!
Джинни обняла его за шею, и он оказался так глубоко, наполняя ее и тут же выходя, а руки… руки ласкали страстно, безумно-нежно, и это было восхитительно, и она не хотела, чтобы он останавливался. Ни за что.
А потом Алек вновь оказался на постели, на этот раз на спине, так что Джинни была сверху, чувствуя, как он вошел до самого основания, до самой сердцевины.