– А потом еще провидец знает сколько тащиться по степи до гор, – для порядка побурчала я. – И не в обозе! Вдруг доведется с кочевниками столкнуться?
– Я очень на это надеюсь, – загадочно улыбнулась Кирина.
– Сбрендила?!
От моего вопля подскочила разомлевшая на солнышке Эона и притихли напуганные синицы, вскоре запричитав с удвоенной силой. Порыв ветра принес сладковато-свежий запах воды, маня искупаться. Мы в дружном унынии посмотрели на заводь.
– Да в своем я уме. – Неранка аккуратно свернула карту и сунула ее обратно за пазуху, походя собирая ладонью выступивший на шее пот.
– А так и не скажешь…
– Рель, когда тебе язвить надоест?
– Как только дождусь твоего вдохновляющего примера. – Мы с Кириной обменялись понимающими усмешками – временно нами была объявлена ничья. – Так, что там со степняками?..
Неранка досадливо дернула плечом.
– Дарстан никогда не отличался особым почтением к власти: попробуй призови к порядку ветер – кочующие степные кланы. Посему Империя не трогает их, а они создают видимость верной провинции, однако не особо усердствуя. Такое положение устраивает практически всех, за исключением церковников, беспокоящихся за крепость веры (они правильно тревожатся, надо заметить). Если Богиня нам улыбнется, осеннее становище клана Белого Коня в дне пути от Хокпектов останется неизменным, и там мы получим лошадей, снаряжение и проводника. Мать клана очень многим обязана нашей Мудрейшей.
Слышали мы уже такие сказочки! Да не по одному разу.
– Что же такого значительного сделала Мудрейшая, чтобы толпа имени Коня-альбиноса зауважала Неран? – Недоверчивое фырканье. – Обеспечила клан охранным амулетом от огромных земляных червей, которые из любви к теплому климату Дарстана обитают исключительно на его территории и жрут за перегон по полтабуна вместе с наездниками?
– Правда? – широко распахнула глаза падкая на сказочки Эона.
После этой реплики с Кириной приключилась форменная истерика. Девушка хохотала, утирая слезы. Мы с Эоной обменивались недоумевающими взглядами.
– Гигантские черви… амулеты… табуны… – Неранка уже икала от хохота. – Надо же было так наврать! Мать Айзгуль – внучатая племянница Мудрейшей – придет в восторг, когда это услышит. Богиня не обделила тебя воображением, Рель!
При чем здесь моя фантазия? Это не ко мне – я всего лишь кратко и очень вольно пересказала «Дюну» Хэрберта.
Ночь убаюкивала безмятежностью, но спокойствия в душе не было. Я отмахивалась от комаров, навязчиво предлагавших мне скоротать дежурство в своем обществе. Прикорнувшая у костра Эона из-под плаща отзывалась на мои хлопки недовольным всхрапыванием. В черной, маслянистой бездне заводи с плеском тонули редкие крупинки звезд. Тихо потрескивающий, чахлый костерок силился окончить свое бренное существование, но мешала моя рука, время от времени подкармливающая его хворостом.
Кирина покинула нас сразу, как только мы обговорили все детали будущего хокпектинского свидания. Встретиться условились на постоялом дворе, единственном, по словам неранки, в этом богом забытом поселении. В качестве пароля на случай маскировочного морока был заготовлен «гениальный» по содержанию проверочный вопрос: «Не подскажете, как пройти на рынок?» Если в ответ раздавалось: «Я как раз туда собираюсь», – все в порядке. Однако, услышав: «Я сама (сам) здесь впервые», следовало незамедлительно ретироваться, а дальше действовать по обстоятельствам.
…Сложности возникли при обеспечении нас с Эоной картографическим материалом. К сожалению, никто из нас не догадался захватить с собой ни клочка бумаги, не говоря о пергаменте. Уголь крошился и размазывался по полотенцу, делая изображенную на нем карту похожей на картину Малевича после стирки нерадивой прачкой. Все молчали: каждая втайне надеялась, что рубашку на поругание придется отдавать не ей. Я оттирала пальцы от угля, когда меня озарило.
– Эона, стаскивай быстро рубашку! – радостно завопила я и бросилась к своим пожиткам.
Девушка обиженно поджала губы:
– Почему сразу я?!
Кирина поймала мой заговорщицкий взгляд.
– Потому что! – прозвучало хором.
– Только и знаете, что издеваться надо мной!
Скинутая и скомканная рубашка полетела в мою сторону.
– Эона, перестань дуться. – Я увлеченно рылась в своих вещах. – Никто не собирается пачкать твою одежду.
Баночка с маскировочным зельем, разумеется, нашлась на самом дне сумки, чье содержимое пришлось вывалить на землю. Зубами я вытащила притертую деревянную пробку.
– Что бы у тебя там ни было, оно уже испортилось. – Из-за зажатого двумя пальцами носа голос Кирины звучал гнусаво. – Притом давно.
– Вот это мы сейчас и проверим, – тоже закрыв нос рукавом, пробормотала я и посмотрела на Эону.
Та попятилась.
– Эона, солнышко, тебе помочь расшнуровать сорочку?
Ужас застыл в глазах девушки.
– Кир, эта тронутая отравить меня хочет! – тонко и испуганно заверещала она. – Я с ней не останусь!
Неранка вопросительно посмотрела на меня.
– Сама она ненормальная! – Я покрутила пальцем у виска. – Зелье это! От почесухи. Если нанести его на кожу и недолго подержать на солнцепеке – трудносмываемый загар обеспечен.
Путем долгих уговоров и увещеваний Эона согласилась-таки стать нашей ходячей картой. Пока я тонкой веточкой срисовывала наш путь до Хокпектов, она хихикала и не переставая жаловалась, что ей неудобно, щекотно, жарко и холодно, выворачивала голову, чтобы посмотреть, как получается. Несмотря на это, карта получилась вполне пристойная.
Солнце уже цепляло покрасневшим боком верхушки деревьев, когда, обняв каждую из нас на прощание, Кирина наконец тронулась в путь. После ее ухода мы с Эоной почему-то избегали смотреть друг другу в глаза, бросая исподтишка вороватые взгляды, замолкали на полуслове. С траурными лицами поужинали подстреленной неранкой жесткой уткой, которую начали варить еще в обед, распределили ночное дежурство и стали устраиваться на ночлег. Эона своими шумными вздохами и кручениями с боку на бок допросилась посула всенощного бдения, после чего на удивление быстро заснула. И, глядя на умиротворенное лицо спящей спутницы, я поняла, что именно исчезло, ушло вместе с Кириной…
Чувство защищенности. Уверенность ребенка в родителях, ученика в учителе. Все мы чьи-то дети. Неразумные чада, громко требующие самостоятельности, свободы, уважения и беспечно упускающие, что вместе с правами приходят обязанности. На одно «хочу» найдутся десятки «надо» и сотни «нельзя». Но осознание этого обычно приходит слишком поздно: пуповина перегрызена, и дорога разбегается на две: искать нового родителя или самому становиться им. Хотя есть и третий путь – в уродцы, подобные мне, что находят ребенка внутри себя – они боятся взросления, но еще больше страшатся зависимости. И эта непонятная тревога, холодившая живот, – не что иное, как неизвестное мне дотоле бремя ответственности за кого-то еще, кроме себя, любимой. Странное ощущение пугало меня, но одновременно делало сильнее…