Профессор Ольга Фрейденберг, пережившая блокаду, писала в те дни в дневнике: «В лютый мороз люди стоят в ожидании привоза ужасного хлеба – сырого и мокрого, по 10 часов на жгучем морозе. Электричество давно отключено, не ходят трамваи, квартиры, аптеки, учреждения – все покрылось тьмой. Заходят в магазины – в полном мраке руками ощупывают последнего в очереди или идут на голос. При вонючей коптилке работают продавцы. Пользуясь темнотой, обкрадывают умирающих от голода людей... в городе нет спичек, давно не действует водопровод и уборные. Нет топлива и тока. Бомбардировки ежедневно, беспрерывно – сутками с малыми перерывами... Под круглосуточные взрывы бомб сходят с ума».
Голодные люди падали на улицах тысячами каждый день.
«Заходили в гости на полчаса, садились и умирали. Входили в лавку и умирали. Деловито уходили из дома и по дороге умирали. Тысячи людей, присев на землю, не могли встать и замерзали. И тотчас милиция похищала их продуктовые карточки».
Эти еле передвигавшиеся тени записывались в добровольные батальоны ополчения.
«Их вызывали и предлагали стать добровольцами. Страх был сильнее немощи. И они маршировали, падали в колоннах и умирали... Советский человек обладал неизмеримой емкостью и мог растягиваться, как подтяжка. И никакие муки живых людей... ничто никогда не заставило бы власти сдать город. Это был обычный закон всевластия и истаптывания человека, который называют патриотизмом и геройством осажденных».
Этот монолог отчаяния не был до конца справедлив. Если бы Сталин сдал город – это не сохранило бы жизни осажденным.
«Фюрер решил стереть с земли Санкт-Петербург. Цель состоит в том, чтобы подойти к городу и разрушить его до основания посредством артиллерии и непрерывных атак с воздуха. Просьбы о капитуляции будут отклонены... мы не заинтересованы в сохранении даже части населения этого большого города», – говорилось в директиве немецким войскам от 29 сентября 1941 года.
Другой вопрос: мог ли Хозяин раньше прорвать блокаду?
Мог. Но во имя тактических задач 900 дней и ночей он использовал покорный патриотизм безропотно умиравших людей.
Пожалуй, все это не смог бы вынести ни один народ в мире...
«ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ»
Постоянные мобилизации новых и новых солдат взамен миллионов погибших должны были в конце концов остановить промышленность. Но производство не только не остановилось – оно росло не по дням, а по часам. Кто же работал?
В те дни по радио часто пели песенку об ударнике труда Василии Васильевиче: «Привет, Василь Васильевич, примите мой привет... Василию Васильичу... всего тринадцать лет!»
Да, на производстве трудились женщины и дети. Русские женщины работали на полях, впрягаясь в плуг вместо лошадей, или сутками стояли у станков – без отдыха и часто без еды. Работали у станков и дети – по 10 часов, стоя на ящиках, так как многие не доставали до станка. Но порой дети не выдерживали и попросту сбегали домой, к мамам, или шли в кино вместо изнурительной работы, или так уставали, что просыпали. Дети не знали сталинских законов: опоздание на работу, прогул считались тяжкими уголовными преступлениями. И детей арестовывали, судили, чтоб другим неповадно было. Они получали свои пять лет...
В 1942 году в лагеря начали поступать партии детей. Но еще до лагеря они проходили все круги ада: арест, тюрьма, следствие, ужасы этапа. Они попадали за проволоку уже потерявшиеся, утратившие все человеческое от голода и ужаса. В этом сверхаду они жались к сильным... В женских лагерях бандитки продавали девочек шоферам и нарядчикам за банку консервов или за самое ценное – глоток водки.
Их слезы, их муки... Сталин читал Достоевского и, конечно, помнил знаменитый вопрос, который задал писатель устами своего героя Алеши Карамазова: «Если для возведения здания счастливого человечества необходимо замучить лишь ребенка, согласишься ли ты на слезе его построить это здание?» Что ж, и он, и создавшая его революция неоднократно ответили на этот вопрос...
«СТРАШНОЕ ОТКРЫТИЕ»
Уже перед войной Светлана написала из Сочи: «Никаких приказов писать больше не буду, я уже не маленькая, чтобы этим забавляться...» Грузинские девочки расцветают рано, а ей было целых 15 лет перед войной. Отец с болью видел: она выросла. Светлана описывает, как он злился, увидев ее оголенные колени и руки. Он ругал ее, требовал, чтобы она удлинила юбку, чтобы носила шаровары. Она не понимала: он уже ревновал ее, не хотел делиться ею с тем, будущим... В конце концов, могла же сестра Ленина посвятить Ленину всю жизнь!
Но он чувствовал ее темперамент. Он приставил к ней охранника из НКВД, теперь тот повсюду ее сопровождал – в школу, на концерты, в театры. Светлане объяснили: это в целях безопасности.
В эвакуации в Куйбышеве она тосковала, писала ему: «Город мне не нравится... Очень много... хромых, слепых и прочих калек. На улице каждый пятый калека...»
Мужчины – не калеки – были в его армии.
Только когда немцы были отброшены от столицы, он разрешил ей вернуться. Летом 1942 года она была в Москве. Он не знал, что дочь вернулась другой...
«В ту зиму обрушилось на меня страшное открытие», – написала она впоследствии. В английском журнале, который ей легкомысленно дали почитать (как бы полетели головы, если бы он узнал об этом!), упоминалось о самоубийстве ее матери как о давно известном факте. «Я была потрясена, я не верила глазам».
Дача в Зубалово была разрушена, но осенью ее отстроили, и она переселилась туда. В те дни в Зубалове гостил ее брат Василий. В доме жили его жена с ребенком, дочка Яши с няней. И Светлана... С Василием постоянно приезжали его друзья – летчики, спортсмены, актеры. Пили смертно, гремела радиола, танцевали... «Как будто не было войны», – пишет Светлана.
«ПРИНЦ ВАСЯ»
Ему было пять лет, когда мать, после очередного скандала с отцом, забрала его и Светлану и уехала в Ленинград. Запомнил Вася, как пытался покончить с собой Яша. И испуг отца, скрытый под яростью.
На столе у отца всегда стояло грузинское вино – в Грузии оно считалось «соком». Отец курил трубку и своеобразно дразнил мать: пускал дым в лицо младенцу Васе.
С детства Вася попробовал вино и табак.
В 11 лет он пережил смерть матери. С тех пор вся прислуга в доме состояла из сотрудников НКВД. Главным посредником между его воспитателями и отцом стал начальник охраны Сталина полуграмотный Власик. Вася плохо учился, и отец постоянно грозил ему всякими карами. После трудного окончания школы Васю отправили туда, где мечтали быть тогда все советские юноши, – в авиационное училище.
Сталин сохранил в своем архиве письма о его «подвигах». Вот отчет о прибытии Васи: "Уже по дороге в школу, – пишет Берия Хозяину, – Вася сказал встретившему его начальству: «В этом году в Севастополь должен приехать папа отдыхать, вероятно, заедет ко мне».