«Дорогой мой, добрый друг Саша. Делаю последнюю попытку писания настоящего письма – по крайней мере отсюда, – хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь куда-нибудь откуда-нибудь писать. Мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер – умер для своих детей, для дела... Я умер, но еще не похоронен или заживо погребен – как хочешь: последствия почти тождественны... У детей моих может быть надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь в этой жизни, но я лично себя этой надеждой не балую и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза... Поясню тебе маленькими эпизодами, иллюстрирующими мое состояние. Третьего дня, когда я спокойно читал Салтыкова-Щедрина, которым зачитываюсь с наслаждением, я вдруг увидел как будто в уменьшенном размере лицо моего сына Юрия, но мертвого, в горизонтальном положении с закрытыми глазами. Вчера еще, за тем же чтением, я услыхал вдруг какое-то слово, которое прозвучало для меня как „папуля“. И я чуть не разрыдался. Опять-таки это не галлюцинация, потому что слово было произнесено, голос похож, и я ни секунды не сомневался, что это говорит моя дочь, которая должна быть в Тобольске... Я, вероятно, никогда не услышу этот милый мне голос и эту дорогую мне ласку, которой детишки так избаловали меня...
Если «вера без дел мертва есть», то дела без веры могут существовать. И если кому из нас к делам присоединилась и вера, то это только по особой к нему милости Божьей. Одним из таких счастливцев, путем тяжкого испытания, потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, оказался и я. С тех пор мой кодекс значительно расширился и определился, и в каждом деле я заботился и о «Господнем». Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть моих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына...»
Из дневника Николая: «28 июня. Четверг. Утром, около десяти тридцати к открытому окну подошли двое рабочих, подняли тяжелую решетку и прикрепили ее снаружи рамы без предупреждения со стороны Ю[ровского]. Этот тип нам нравится все менее! Начал читать восьмой том Салтыкова».
Ну конечно же, эта решетка – финал. Было в этом что-то ужасное: входя в комнату, видеть эту темную решетку...
Он страдал за нее и за мальчика. А она... она жила трудным бытом заточения:
«28 июня (11 июля). Четверг. Комиссар настоял, увидеть нас всех в 10. Он задержал нас на 20 минут и во время завтрака не разрешил нам больше получать сыр и никаких сливок
Рабочий, которого пригласили, установил снаружи железную решетку перед единственным открытым окном. Несомненно, это постоянный страх, что мы убежим или войдем в контакт с часовым. Сильные боли продолжаются. Оставалась в кровати весь день».
Да, «черный человек» нанес им в этот день два удара. В конце концов, эти сливки, сыр, яйца, которые приносили из монастыря, были каким-то разнообразием в постоянной скуке Алексея.
«Скучно!», «Какая скука!» – этими восклицаниями переполнен дневник мальчика. И еще решетка!
Но Юровский лишь выполнял свою работу.
Жить им оставалось считанные дни, и он уже начал изолировать их от мира. Он боялся монастыря. Да, это ЧК придумала передавать им письма от «Офицера», но вдруг еще кто-нибудь... Он должен был думать об этом «вдруг». В городе безвластие. Маленький отряд – вот все, что у него есть.
ИСЧЕЗНУВШЕЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ О КАЗНИ
12 июня – на следующий день после решетки – состоялось... Вернувшийся из Москвы Голощекин собрал заседание Исполкома Уральского Совета.
Нет, ни слова не сказал верный Голощекин о своем соглашении с Москвой, о них узнал только самый узкий круг – Президиум Уралсовета. Рядовые же члены Совета были уверены: сегодня они сами должны принять решение о судьбе Романовых. Подходили белые. Каждый понимал, что может значить в его жизни это решение.
И все-таки единогласно они приняли это Постановление. Постановление Уралсовета о казни...
Исполнение Постановления было поручено Якову Юровскому, коменданту Дома Особого назначения. Каким страшным каламбуром зазвучало теперь название дома!
«Когда-нибудь потомство соберет все документы этого великого процесса между целой нацией и одним человеком». (Из речи защитника Людовика XVI.)
И вот теперь мы пытаемся собрать документы о гибели нашего монарха.
Постановление Совета о казни Романовых?
Оно исчезло! Но в наше время документы просто так не исчезают.
Почему же оно исчезло? Чтобы понять это, попробуем восстановить его текст.
Слово самому Юровскому. В своей «Записке» он напишет: «Комендант сказал Романовым, что „ввиду того, что их родственники продолжают наступление на Советскую Россию, Уралисполком постановил их расстрелять...“
Как-то уж очень не похож этот текст на риторический язык ранних лет нашей революции.
А теперь обратимся к официальной телеграмме Уралсовета о казни Романовых:
«Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия ЧК большого белогвардейского заговора, имевшего цель похищение бывшаго царя и его семьи точка документы в наших руках постановлением президиума облсовета в ночь на 16 (? – Э.Р.) июля разстрелян Николай Романов точка семья его евакуирована в надежное место. По етому поводу нами выпускается следующее извещение: Ввиду приближения контрреволюционных банд красной столице Урала и возможности того запятая что коронованый палач избежит народного суда скобки раскрыт заговор белогвардейцев пытавшихся похитит его самого и его семью и найдены компрометирующие документы будут опубликованы скобки президиум облсовета исполняя волю революции постановил разстрелять бывшаго царя Николая Романова запятая виновнаго в бесчисленных кровавых насилий русского народа...»
Вот это уже похоже!
Из письма читателя Круглова А.С.:
«У моего отца хранится переписанный им текст Постановления о расстреле царя, который был расклеен по городу.
«Постановление Уралисполкома Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Имея сведения, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала – Екатеринбургу, и принимая во внимание, что коронованный палач, скрывшись, может избежать суда народа, Исполнительный комитет, исполняя волю народа, решил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях».
Почти дословно совпадает с телеграммой.
Таков исчезнувший текст Постановления.
Итак, клочок бумаги, который прочел Юровский в ночь расстрела, никакого отношения к официальному Постановлению Уралсовета не имел. Не только по убогой фразеологии, но и по существу дела. Юровский читал о казни Романовых, а официальное Постановление было только о казни Романова.
И 10 человек, которые должны вскоре встать рядом с Николаем в том полуподвале, расстреляны незаконно. Вот почему оно потом исчезло!