Другой мужчина, с торсом, похожим на мамонтовое дерево, качал пресс со штангой из положения лежа. Третий молотил боксерскую грушу с таким ожесточением, словно это была его неверная жена.
Все были в мешковатых серых трикотажных штанах и таких же фуфайках с обрезанными рукавами. «Как униформа, — подумал Ева. — Не хватает только эмблемы „Скверная задница“ на груди».
Как только присутствующие заметили появление Евы и Пибоди, всякое движение прекратилось. Большой Бицепс так и застыл с пятидесятифунтовой гантелью в руке, Большой Пресс с грохотом обрушил штангу на держатель, Боксерская Груша, обливаясь потом, замер в бойцовской стойке.
В наступившей тишине до Евы из соседнего помещения донеслись глухие удары, а затем подбадривающее: «Бей левой, тупой хрен!»
Она обвела глазами присутствующих и направилась к Боксерской Груше, потому что он был ближе всех.
— В заведении есть менеджер?
К ее изумлению, он побагровел всей своей двухсотфунтовой тушей.
— Э-э-э… только Джим. Он тут… э-э-э… хозяин. В смысле, это место принадлежит ему. Только он… э-э-э… сейчас занят на ринге. Тренирует Бинера в спарринге. Мэм.
Ева двинулась через комнату. Большой Пресс, приняв сидячее положение на скамье, окинул ее взглядом, полным нескрываемой враждебности.
— Джим тут баб не обслуживает!
— Джим, должно быть, не в курсе, что дискриминация по половому признаку запрещена.
Он разразился лающим хохотом.
— Дискриминация! Никого он не дискриминирует. Просто не принимает баб.
— Какое тонкое различие! Что там у тебя на штанге? Двести семьдесят пять фунтов? Это примерно твой вес?
Громила стер пот с широкого лица цвета какао с молоком.
— Если парень не может поднять свой вес, значит, он не парень, а девка.
Ева кивнула, подошла к штанге и сняла несколько колец.
— А вот это мой вес.
Она поманила его пальцем, предлагая встать. Большой Пресс освободил место, и Ева легла на скамью. Боксерская Груша, явно встревожившись, подошел к скамье, пока она устраивалась поудобнее.
— Мэм? Вы же не хотите себе что-нибудь повредить?
— Нет, не хочу. Следи, Пибоди!
— Ясное дело.
Ева обхватила руками перекладину и выполнила десять медленных и четких отжиманий. Водрузив штангу на держатель, она соскользнула со скамьи.
— Ну что, видели? Я тоже не девка!
Она кивнула Боксерской Груше, который вновь залился краской, и направилась в соседнюю комнату.
— А я еще не умею выжимать свой вес, — вполголоса призналась Пибоди. — Должно быть, я девка.
— Тренируйся.
Ева остановилась в дверях, чтобы полюбоваться на спарринг-матч.
На ринге бился профессионал-тяжеловес, обтянутый лоснящейся черной кожей, до того блестящей, что казалось — его облили с головы до ног сырой нефтью. Его ноги были подобны бревнам, брюшные мышцы напоминали стальные поковки, Ева отметила, что у него мощный удар правой, но левое плечо провисает.
Его оппонентом был златокудрый нордический бог, весьма резвый и проворный, судя по всему, приглашенный со стороны.
А вокруг ринга носился тренер в серой трикотажной униформе, с одинаковым жаром выкрикивая указания и оскорбления. «За пятьдесят, — прикинула Ева, — рост — пять футов восемь дюймов». Расплющенный нос, видимо, достаточно часто и регулярно встречался с чьим-то кулаком. Когда он оскалил зубы, чтобы изрыгнуть очередную порцию проклятий, она заметила у него во рту старомодную металлическую «фиксу».
Она дождалась конца раунда и подошла к канатам, когда черный тяжеловес, повесив голову, слушал, как его поносит тренер в весе мухи.
— Извините, что помешала… — начала Ева. Голова Джима дернулась и повернулась, как на шарнире.
— Эй, я не потерплю женщин в моем заведении! — Он бросил своему боксеру полотенце, а сам покатился на Еву, как маленький танк. — Вон отсюда!
Ева извлекла свой жетон.
— Почему бы нам не начать сначала?
— Женщины-копы? Еще хуже, чем просто женщины. Это мое заведение! Мужчина имеет право делать, что ему вздумается, в своем собственном заведении! А женщинам-копам нечего совать сюда свой нос и указывать ему, что он обязан обслуживать женщин! — Он здорово распалился: шея у него раздувалась, как у бойцового голубя, глаза вылезали из орбит. Было ясно, что он уже имел по этому поводу столкновения с правоохранительными органами. — Да я скорее закроюсь, чем допущу сюда баб, чтоб они тут прыгали и требовали у меня этот чертов лимонад!
— В таком случае считайте, что нам обоим повезло. Я не за тем пришла, чтобы капать вам на мозги из-за открытого нарушения закона о дискриминации.
— Дискриминация? Черта с два! Просто это серьезный спортзал, а не заведение для кисейных барышень.
— Я так и поняла. Я лейтенант Даллас, а это детектив Пибоди. Мы из отдела убийств.
— Ну, я-то точно никого не убивал. В последнее время.
— Как я рада это слышать, Джим! У меня камень с души свалился. У вас есть кабинет?
— А что?
— Ну, мы могли бы пойти туда и поговорить, тогда мне не пришлось бы надевать на вас наручники и тащить вашу упрямую задницу в Центральное управление на допрос. Я не собираюсь вас сажать. Мне плевать, блокируете вы доступ женщинам в ваш спортзал или привозите их сюда грузовиками, чтобы они плясали в голом виде в ваших душевых. Если, конечно, у вас есть душевые. Судя по запаху — вряд ли.
— У меня есть душевые! У меня есть кабинет! Это мое заведение, и я им управляю, как хочу!
— Прекрасно. Отлично. Ну и как? У вас в кабинете или у меня, Джим?
— Чертовы бабы… — пробормотал он и ткнул пальцем в своего боксера, все еще стоявшего на ринге с опущенной головой. — Час будешь прыгать через скакалку. Пока не поймешь, что тебе делать с твоими косолапыми ногами. А мне надо пойти поговорить.
И он направился к выходу из зала.
— Дела пошли наперекосяк с тех самых пор, как нам, женщинам, дали право голоса, — заметила Пибоди, пока они шли за ним. — Держу пари, этот злосчастный день помечен трауром в его вечном календаре.
Им пришлось взобраться следом за Джимом по ржавой железной лестнице на второй этаж. Неописуемый запах пота, плесени и дезинфекции, от которого слезились глаза, возвестил о приближении к душевым. Даже Ева, не считавшая себя слишком разборчивой, была вынуждена согласиться с оценкой Пибоди.
Джим свернул в кабинет. Здесь стоял стол, заваленный боксерскими перчатками, загубниками, бумагами и побывавшими в употреблении полотенцами. Стены были увешаны фотографиями молодого Джима в боксерских трусах. На одной из них он держал на вытянутых руках призовой пояс. Поскольку правый глаз у него совершенно заплыл, из носа текла кровь, а весь корпус был изукрашен синяками, Ева решила, что победа досталась ему в честном бою.