Нет, это не призрак, думала Ева, глядя в свое мутное маленькое окошко на угрюмое ноябрьское небо. Доктор держал что-то в секрете, а секреты имеют свойство выходить наружу. И причинять боль.

Уж ей ли не знать!

Он не давал им имен, думала она, он их нумеровал. Обезличивал их, лишал индивидуальности.

Ей тоже не дали имени, когда она родилась. Она так и прожила без имени первые восемь лет своей жизни, пока они использовали ее и измывались над ней. Они лишили ее индивидуальности. Они готовили ее. Тренировали побоями, изнасилованиями и страхом, чтобы сделать ее шлюхой. Она не была для них ребенком, она была потенциально прибыльным активом.

И это лишенное индивидуальности, не вполне человеческое существо, в конце концов, не выдержало и убило своего мучителя и тюремщика.

Нет, конечно, это не одно и то же. Рорк прав, тут нельзя проводить прямые аналогии. В заметках доктора не упоминалось об изнасиловании, о какой бы то ни было физической жестокости. Напротив, об участницах, судя по всему, заботились, держали их в идеальной физической форме.

Но существует много других видов жестокости, и некоторые из них со стороны выглядят как благодеяния.

Где-то в этих записях крылся мотив. Где-то существовала более подробная документация. Вот там-то, скорее всего, она и найдет Долорес.

— Ева!

Она повернулась на голос. Мира стояла в проеме открытой двери. Взгляд у нее был затравленный.

— Я пришла извиниться за то, что отказалась вас выслушать сегодня утром.

— Без проблем!

— Нет, проблема есть, и это моя проблема. Мне хотелось бы войти и закрыть дверь.

— Конечно.

— Мне хотелось бы увидеть то, что вы утром хотели мне показать.

— Я обратилась к другому медэксперту. Вам нет необходимости…

— Прошу вас! — Мира села и сложила руки на коленях. — Можно мне взглянуть?

Ева молча вынула бумаги и передала их Мире.

— Загадочно, — сказала Мира после нескольких минут молчания. — Неполно. Уилфрид был человеком последовательным, даже педантичным во всех отношениях. А эти записи намеренно отрывочны и непонятны.

— Почему они не названы по именам?

— Чтобы помочь ему держать дистанцию, сохранять объективность. Эти женщины проходили длительный курс процедур, Я бы сказала, он хотел избежать эмоциональной привязанности. Они проходили подготовку.

— К чему?

— Не могу сказать. Но их к чему-то готовили, учили, экзаменовали, им давали возможность изучать собственные сильные и слабые стороны, улучшать показатели, устранять недостатки. Те, кто набирал меньше определенного процента показателей, исключались из группы пациентов, поскольку возможность улучшить эти показатели, видимо, признавалась маловероятной. Он очень высоко поднимал планку. Это типично для него.

— Что ему могло потребоваться, чтобы все это устроить?

— Я не вполне представляю, что такое это. Но ему понадобились бы клиническое и лабораторное оборудование, палаты или номера для пациенток, кухонные зоны для приготовления еды, спортивные залы и игровые площадки на открытом воздухе, учебные аудитории. Он всегда требовал самого лучшего. Он на этом настаивал. Если эти девушки действительно были его пациентками, он хотел бы для них максимального комфорта, хорошего обращения, стимулирующей обстановки. — Мира подняла глаза на Еву. — Он никогда не стал бы жестоко обращаться с ребенком. Ни за что не причинил бы вреда. Я это говорю не потому, что он был моим другом, Ева. Я сейчас выступаю как эксперт по психологическим портретам. Он был врачом до мозга костей, верным принципу «Не навреди».

— Он мог проводить эксперименты вне рамок закона?

— Да.

— Это вы признали без колебаний.

— Научные достижения, блага и возможности, предоставляемые развитием медицины, были для него важнее закона. Нередко так оно и есть. И на каком-то этапе он мог поверить, что он и сам выше закона. Он не был жесток или склонен к насилию, но у него было огромное самомнение.

— Если он был инициатором или участником проекта «подготовки», как вы это называете, девушек к превращению в… ну, скажем так, в идеальных женщин, его сын был бы в курсе?

— Без сомнения. Их связывала искренняя и глубокая любовь друг к другу. Сын гордился отцом, а отец сыном.

— Учреждение того рода, что вы описали, долгосрочные, как видно из данных, процедуры, оборудование, охрана… все это требует огромных расходов.

— Да, конечно.

Ева подалась вперед всем телом.

— Он согласился бы встретиться с… ну, давайте назовем ее выпускницей этого проекта? Для него она была лишь номером в списке, объектом наблюдения, но он все-таки работал с ней в течение ряда лет, следил за ее успехами. Если бы она связалась с ним через какое-то время после своего размещения, он встретился бы с ней?

— Его профессиональный инстинкт подсказал бы ему, что нужно отказаться, но этому воспротивились бы и его эго, и просто любопытство. Медицина — это ежедневный риск. Я думаю, он пошел бы на этот риск ради того, чтобы полюбоваться на плоды своих трудов. Если она действительно была плодом его труда.

— Думаете, не была? Исходя из способа убийства, можно предположить с большой долей вероятности, что он знал ее, и она его знала. Она должна была подойти поближе, она именно этого хотела. Единственный удар, прямо в сердце. Не из злости, а ради точности, контроля над ним. Как он когда-то контролировал ее. Медицинский инструмент как орудие убийства, чистая и точная работа. Строго по науке. Как и у него.

— Да. — Мира закрыла глаза. — О боже, что же он наделал?

7

Ева перехватила Пибоди у ее стола в «загоне».

— Мы будем крутить это колесико. Мира составляет психологический портрет убитого. Это придаст веса нашим козырям. Попробуем добыть ордер на обыск.

— Я ничего подозрительного не обнаружила в их финансовых делах, — доложила Пибоди.

— Невестка, внуки?

— Все в порядке.

— Деньги где-то есть. Человек работает с таким размахом, наверняка у него где-то что-то припрятано. А сейчас едем в клинику, будем опрашивать персонал. Начнем с секретарши.

— А можно мне надеть ваше новое пальто?

— Ну, конечно, Пибоди.

Лицо Пибоди засияло, как солнце.

— Правда?

— Нет.

Взметнув кожаными полами, Ева направилась к выходу. Обиженная Пибоди поплелась за ней.

— Нечего было подогревать мои надежды.

— Если их не подогревать, как же я смогу их остужать? Где ж мне тогда словить мой маленький кайф?

Ева посторонилась, давая дорогу двум патрульным, которые волокли по коридору буйного пьяницу. Пьяница распевал во все горло непристойные куплеты.