— Вы ведь не сажаете за решетку человека, больного раком, так как он бессилен предотвратить распад своего тела. Разве можно наказывать, не принимая во внимание распад мозга? Только одна шизофрения, Бен, давно уже убивает больше людей, чем рак. Сотни тысяч прикованы к больничным койкам. Не можем же мы повернуться к ним спиной или сжечь их, как ведьм, на костре потому, что в мозгу у них образовался химический дисбаланс.
Но его не интересовали ни статистика, ни аргументация — ему нужен был только результат.
— Док, вы как-то сказали: безумие — это юридический термин. Безумен он, нет ли, но у него тоже есть гражданские права, он имеет право на адвоката. Его адвокат тоже будет использовать этот юридический термин. Хотелось бы мне услышать, что вы скажете трем обездоленным семьям о химическом дисбалансе, когда все кончится. Интересно, удастся ли вам убедить их, что восторжествовала справедливость?
Ей приходилось бывать в семьях убитых, и ей ведомо царящее в них чувство бессилия, ощущение предательства. Такую беспомощность врач понимает инстинктивно, никакие анализы тут не нужны.
— В ваших руках, Бен, — меч, мое оружие — слова.
— Это верно. — Впрочем, слова были и у него, и он тоже прибегал к ним, но гордиться этим ему не приходилось. — Сейчас я мечтаю о глотке коньяка да о женщине… Завтра у меня встреча с монсеньором Логаном. Вам хотелось бы принять участие?
— Да. — Она скрестила руки на груди. Почему, интересно, после таких вспышек она чувствует себя совершенно опустошенной? — Вообще-то у меня весь день расписан, но четырехчасовой сеанс я могу отменить.
— Что, не такой уж псих?
Поскольку он явно хотел пошутить, она решила подыграть ему и добродушно улыбнулась:
— Считайте, что я этого не слышала.
— Постараюсь назначить встречу на шестнадцать тридцать. За вами заедут.
— Прекрасно! — Вроде и говорить больше не о чем, или, наоборот, слишком много осталось невысказанным, но ни один из них не был к этому готов. — Точно не хотите кофе?
Да хотел он, хотел, а еще больше хотел просто посидеть с ней и потолковать, только не о деле, которое свело их сейчас.
— Нет, спасибо, нужно идти. На улице и так черт знает что творится.
Да? — Она посмотрела в окно и увидела падающую с неба снежную крупу.
— Да, доктор, видно, вы и впрямь слишком много работаете, коль не видите происходящего за окном. — Он направился к двери. — А задвижку вы так и не поставили?
— Не поставила.
Уже взявшись за дверную ручку, он обернулся. Гораздо больше, чем рюмки коньяка и какой-то воображаемой женщины, ему хотелось просто остаться с ней.
— Как вам Богарт?
— Очень понравился.
— Может, как-нибудь еще сходим?
— Почему бы и нет?
— До встречи, док. Не забудьте накинуть цепочку.
Он закрыл за собой дверь и подождал, пока с противоположной стороны повернется ключ в замке.
Эд вел машину вниз по Шестнадцатой. Неторопливую езду он любил так же, или почти так же, как визг тормозов на полной скорости. Для простого, более или менее добродушного человека уличные гонки — не такой уж большой грех. Рядом с ним сидел молчаливый Бен, обычно не упускавший случая сделать несколько колких замечаний по поводу езды напарника. В конторе к этому все давно привыкли. А сейчас молчание свидетельствовало о том, что его мысли были далеко, но где именно, Эд не мог сказать. Даже включенную напарником кассету Тани Такер Бен не заметил. Здесь нужен более привычный к рефлексии ум, которым Эд не обладал.
— С делом Борелли у меня все. — Он с удовольствием слушал, как Таня жалуется на ложь и предательство.
— Что? Ах да, у меня тоже бумаги готовы. Думаю, суду больше двух дней в следующем месяце не понадобится. Окружной прокурор быстро закончит дело.
— Хотелось бы! Зря, что ли, мы бегали как очумелые в поисках свидетельских показаний?
Молчание опять заполнило машину. Эд мурлыкал что-то вслед за Таней, потом пропел несколько нот вместе с хором, затем снова замурлыкал.
— Слышал, что случилось у Лоуэнстайн? — спросил он. — Муж всю кухню залил водой. Опять что-то сломалось в системе стока.
— Так всегда бывает, когда с гаечным ключом по квартире расхаживает бухгалтер.
Бен зажег сигарету и приоткрыл окно, чтобы выпустить дым наружу.
— Пятнадцатая, — заметил Эд. — Вряд ли ты добьешься чего-нибудь, если обкуришь всех на пресс-конференции.
— Я никого не собираюсь обкуривать, я просто люблю курить. — И в доказательство он глубоко затянулся, выпуская дым в сторону. — Это одно из самых больших наслаждений, какие изобрело человечество.
— Ну да, вместе с попойками, после которых блюешь себе под ноги.
— У меня с башмаками все в порядке, Джексон. А вот один мой приятель, помню, свалился, как подпиленное дерево, влив в себя предварительно полгаллона водки, смешанной с морковным соком.
— Мне просто захотелось вздремнуть.
— Ну да, уткнувшись лицом в пол. Если бы я не подхватил тебя, едва не получив грыжу, то был бы сломан твой большой нос. Что ты, черт возьми, улыбаешься?
— Если ругаешься, значит, траур по себе уже не поносишь. Знаешь, Бен, а она на самом деле хорошо держалась.
— А кто спорит? — При очередной затяжке Бен буквально вонзил зубы в фильтр. — И кто сказал, что я вообще думаю о ней?
— О ком — «о ней»?
— О Тэсс.
— Разве я назвал это имя? — Увидев желтый свет, Эд прибавил газу и успел проскочить перекресток, пока не загорелся красный.
— Перестань валять дурака; кстати, ты проехал на красный.
— На желтый.
— Это был красный, дальтоник, у тебя давно пора отобрать права. Всякий раз, когда я сажусь с тобой в машину, прощаюсь с жизнью. Мне нужно за это орден дать.
— И выглядела здорово, — продолжал Эд, — ноги — просто потрясающие.
— То-то ты сразу возбудился. — Даже через узкое отверстие в окне ветер пронизывал до костей, и Бен включил обогреватель. — А мне кажется, что она выглядела так, словно способна была на расстоянии двадцати шагов превратить любого в ледышку.
— От нее сквозь одежду идут сигналы: уверенность — нерешительность — уверенность. Казалось, что она искала середину; не успела и рта открыть, как все репортеры были у нее в руках.
— Надо бы аннулировать твою подписку на «Ридерз дайджест», — пробормотал Бен.
Большие старые деревья, окаймлявшие дорогу, горели осенними красками. Сейчас листья на ощупь мягкие: красные, желтые, оранжевые, — они словно трепещут, достаточно лишь взять их в руки. Не пройдет и недели, как они высохнут, опадут на тротуар, заполнят водосточные канавы, зашуршат под ногами. Бен щелчком отправил окурок в окно и наглухо закрыл его.