– Прямо сейчас? – Брианна обтерла руки посудным полотенцем. – Я думала, выставка на следующей неделе.
– Да, но я решила поехать раньше. Она у себя в комнате?
– Конечно. Ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
– Справлюсь сама. Угости пока Рогана кофе или чаем.
– С удовольствием. – Она проводила Мегги обеспокоенным взглядом. – Пройдите в гостиную, мистер Суини, там вам будет удобнее. Я тотчас же принесу кофе.
– Спасибо, не беспокойтесь. Могу выпить и здесь, если не помешаю. И зовите меня Роган, пожалуйста.
– Вы пьете черный, если не ошибаюсь?
– У вас превосходная память.
И не слишком крепкие нервы, подумал он, видя, какими движениями она достает и ставит на стол чашку и сахарницу. В чем дело? Неужели любая встреча Мегги с матерью представляет такую угрозу семейному спокойствию?
– Какое печенье вы предпочитаете? – услышал он. – Вчера я сделала шоколадное.
– Воспоминания о вашем умении делают невозможным отказаться, – любезно ответил он, садясь за стол.
– Может быть, все-таки пройдете в гостиную? – нерешительно спросила Брианна. Она уже уловила из соседней с кухней комнаты повышенные голоса. – Там вам будет лучше.
Голоса становились громче, и щеки Брианны все больше краснели. Особенно выделялся один голос.
– Кто это кричит? – с улыбкой поинтересовался Роган.
Брианна постаралась тоже изобразить улыбку.
– Наша мать. Они не очень ладят с Мегги.
– А разве с кем-нибудь Мегги ладит?
– Если человек ей нравится. Но у нее замечательное сердце! Прекрасное, великодушное сердце! Только она ничего не прощает и всегда.., как бы это сказать.., настороже. – Брианна глубоко вздохнула. Что ж, если Рогана не беспокоят крики, она тоже не станет особенно волноваться. Для нее-то они привычны. – Возьмите еще печенья.
– Ты нисколько не меняешься. – Мейв смотрела на старшую дочь чуть прищуренными глазами. – Совсем как твой отец.
– Если думаешь этим оскорбить меня, то глубоко ошибаешься.
Мейв презрительно засопела носом и пригладила кружевные манжеты своего халата. Годы и разочарования смели с ее лица все следы былой привлекательности, оно было сейчас бледным и одутловатым, с глубокими морщинами возле тонкогубого рта. Когда-то золотистые волосы сейчас поредели, поблекли, были туго зачесаны назад и собраны там в пучок.
Она возлежала на горе подушек, под одной рукой у нее была Библия, под другой коробка с шоколадными конфетами. Телевизор в углу негромко бурчал.
– Отправляешься в Дублин? Брианна говорила мне. Представляю, какие деньги ухнешь на их отели.
– Я буду тратить свои деньги.
– Не устаешь мне напоминать об этом? – Мейв заерзала на подушках, ее лицо еще больше помрачнело. Всю жизнь кто-то, а не она держал в руках кошелек и распоряжался деньгами. Сначала это были родители, потом муж, а теперь – что самое унизительное – ее собственная дочь. – Подумать только, – продолжила она, – сколько он выбросил на тебя!.. Покупал какое-то стекло, посылал учиться в чужую страну. И для чего? Чтобы ты вообразила себя художником и задирала перед нами нос!
– Он ничего не выбрасывал! Он дал мне возможность учиться. Как все родители детям.
– А я должна была торчать на ферме, ломать спину и натирать мозоли!
– Ты не работала по-настоящему ни одного дня в твоей жизни! Все делала Брианна, а ты лишь полеживала в постели с очередной болезнью.
– Полагаешь, я получаю удовольствие от своего слабого здоровья?
– Да, – убежденно отвечала Мегги. – Считаю, ты просто наслаждаешься, выдумывая себе все новые болезни.
– Это мой крест. – Мейв подняла Библию, прижала ее, как щит, к груди. Она в который уж раз подумала, что заплатила сполна за свой грех. Даже в сто раз больше, чем заслужила. И если прощение ей все-таки пришло, то успокоения не было и нет. – Это мой крест, – повторила она. – Здоровье и неблагодарное дитя.
– За что я должна быть благодарна? Что каждый день жизни слышу твои жалобы? Что твое недовольство отцом и разочарование во мне сквозили в каждом слове, каждом взгляде? Ежедневно, ежечасно.
– Я дала тебе жизнь! – исступленно крикнула Мейв. – Чуть не умерла, когда рожала тебя. И я вышла замуж за человека, который не любил меня и кого я не любила. Вышла только потому, что уже носила тебя в своем чреве! Я всем пожертвовала для тебя.
– Пожертвовала? – устало переспросила Мегги. – Чем же, хотела бы я знать?
Оскорбленная гордость, смешанная с яростью, была написана на одутловатом лице матери.
– Большим, чем ты можешь вообразить! А награда за это – дети, которые не любят меня.
– Думаешь, если ты забеременела, а потом вышла замуж, чтобы у меня была фамилия, думаешь, за это я должна закрывать глаза на все, что ты делала? И на все, чего ты не делала? – «Например, никогда не любила меня», – сказала она самой себе, но не стала произносить этого вслух. – Ты все разрушила сама. Я не причина, я результат.
– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? – Лицо Мейв покраснело, пальцы впились в одеяло. – Ты никогда… В тебе никогда не было ни уважения, ни доброты, ни просто жалости.
– Нет! – Голос Мегги прозвучал как удар хлыста, в глазах не было прощения. – И отсутствие всего этого я унаследовала от тебя. Но хватит. Я зашла сказать, чтобы ты не измывалась над Брианной, когда меня не будет. Иначе я перестану давать деньги на твое содержание.
– Ты.., ты вырвешь кусок изо рта у матери?
Мегги наклонилась и похлопала по крышке коробки с конфетами.
– Да. Можешь быть уверена в этом.
– Чти отца своего и мать твою… – Мейв еще крепче прижала к себе Библию. – Ты нарушила заповеди. Ты преступила их, Маргарет Мэри, и твоя душа будет в аду.
– Я лучше уступлю кому-нибудь свое место на небесах, чем буду притворщицей и лгуньей здесь, на земле!
Она направилась к двери, но ее остановил истошный крик матери.
– Маргарет Мэри! Ты никогда ничего не добьешься! Ты такая же, как он. На тебе Божье проклятье, Мегги, за то, что была зачата вне священных уз брака!
– Я не видела никакого брачного союза в нашем доме, – ответила она от двери. – Только его медленную кончину, агонию. Если это не грех, то что же тогда грех? А если грех, то не мой.
Она вышла, хлопнув дверью, но тут же вынуждена была опереться на нее и постоять некоторое время, приходя в себя.
Всегда одно и то же, одно и то же! Они не могут находиться в одном помещении, чтобы не набрасываться друг на друга с оскорблениями. С двенадцати лет Мегги поняла, что мать не любит ее, вечно осуждает. За то, что она вообще появилась на свет. Что она живет.