— Мы о них позаботимся. — Краем глаза Ева заметила кивок Пибоди. — Полицейские офицеры уже направляются к ней и к Линкольну. Когда они закончат свою работу, я сама с ними поговорю и все объясню.
— Вы действительно думаете, что…
— Я не стану гадать и не оставлю это на волю случая. А пока расскажите мне все, что помните по делу Ирен Стольц.
— Я очень хорошо помню это дело. Я очень недолго проработала государственным защитником к тому времени. Я все еще была зеленой идеалисткой. Я решила, что, раз уж у нее это первый арест и есть маленький ребенок, я смогу выторговать для нее хорошую сделку. Я считала, что смогу заставить их снять обвинение по наркотикам, сексуальным приставаниям, может, даже сторговаться до года, причем часть года в «доме на полпути» с обязательным курсом реабилитации. Дальше — больше. Я еще даже поговорить с ней не успела, как до меня дошел слух, что полиции нужен ее муж. Ну, я подумала, что смогу выбить из них один только «дом на полпути» без отсидки в тюрьме, если она его сдаст.
— Но она его не сдала, — подсказала Ева.
— Не захотела. Даже в разговоре со мной она утверждала, что он не имеет к этому отношения, что она одна во всем виновата, а он понятия ни о чем не имел. Я объясняла, пыталась ее вразумить, но она стояла на своем, как стена. Я хотела сыграть на ее материнских чувствах. Честное слово, мне очень хотелось ей помочь. Я сказала, что она ведь не сможет растить своего малыша, если будет сидеть в тюрьме. И все равно ее было не сдвинуть. Хуже того, когда заместитель прокурора приехал на следующее утро, чтобы заключить сделку, она настояла на самом первом предложении. Я могла бы договориться, снизить срок до года, но она мне не позволила. Я чувствовала себя проигравшей, никчемной дурой.
— Вы говорили с мужем?
— Да, я с ним поговорила. Он был рассержен. Он был просто в бешенстве, когда я сказала ему, что она согласилась на полтора года. Сказал, что она не должна была сесть больше чем на год. Я с ним согласилась, а он во всем обвинил меня. Но когда я ему сказала, что она не разрешила мне пойти на сделку, он немного успокоился, даже извинился. Когда дело слушалось в суде, он привел ребенка. Это был очень красивый мальчик. — Миссис Дробски опять бросила взгляд на экран. — Боже. Я же держала его на руках. Я держала его на руках, этого мальчика, когда Ирен и ее мужу дали побыть минутку вдвоем. Я держала его на руках. Мне стало дурно, когда он заплакал и стал звать маму. Я страдала, потому что не сумела сделать больше для его матери. Со временем к этому привыкаешь, перестаешь переживать, когда система заваливает тебя работой. Вот тогда-то и наступает момент уходить. Когда теряешь способность переживать, что не можешь сделать больше.
Когда Ева почувствовала, что выжала из Дробски все до капли, она вызвала голограмму Элизы Уэгман, оставив Дробски на месте, как та и просила.
Все, что сообщила ей Ева, Элиза Уэгман выслушала мужественно, даже не дрогнув, но потом сказала:
— Я немедленно отошлю дочку в Колорадо, к моей матери. Сегодня же.
— Лиззи, тебе тоже лучше уехать. Тебе нужно…
— Миссис Уэгман! — Ева пресекла взволнованную речь миссис Дробски в самом начале. — Я понимаю, как вы встревожены безопасностью вашей дочери. Офицеры полиции помогут вам чем могут в организации ее отъезда к вашей матери. Я не могу приказать вам остаться, но мне придется вас просить. Если вы стали мишенью, любое изменение вашего обычного распорядка может его вспугнуть. Мы сумеем обеспечить вам защиту.
— Надолго?
— Сколько потребуется. Будьте добры, взгляните еще раз на изображение на экране. Посмотрите внимательнее.
— Я действительно не уверена, видела я его или нет.
— Возможно, у него волосы длиннее или короче. Возможно, он выглядит немного старше.
— Волосы длиннее, — прошептала Элиза. — Может быть, это… Господи, может быть. Волосы длиннее и бородка. Дом, Доминик Патрелли.
«Бинго», — сказала Ева, но не вслух. Не успела она повернуться к напарнице и приказать ей проверить имя, как Пибоди, не дожидаясь приказа, пустилась строчить на карманном компьютере.
— Откуда вы его знаете?
— Я оказываю бесплатную юридическую помощь в клинике для неимущих в Южном Ист-Сайде. Недели три назад, когда я уходила из клиники, этот человек… Он подошел… подбежал, запыхался. Спросил, я ли Элиза Уэгман. Представился журналистом, сказал, что он готовит специальный репортаж о женщинах-адвокатах, специализирующихся на семейном праве. Это моя специальность. Он сказал, что опоздал, что хотел прийти до закрытия клиники, попросил разрешения меня проводить, задать кое-какие вопросы. Я решила, что тут ничего плохого нет. Он был очень обаятелен, серьезен и искренне заинтересован в нашей работе.
— Он вам представился, предъявил документы?
— Да. Теперь припоминаю, что это было как-то быстро, скомканно, он как будто замешкался. Но мы же были прямо на улице. Он просто прошел со мной несколько кварталов. Задавал вопросы — толковые, по делу. Он здорово подготовился, много знал о клинике. На меня это произвело впечатление, мне было приятно. Нам не помешало бы благожелательное освещение в прессе. Он купил мне стакан кофе с уличного лотка и попросил разрешения позвонить, если у него будут еще вопросы.
— И он звонил?
— На следующей неделе он поджидал меня возле клиники, когда я вышла, опять со стаканом кофе. У меня было немного времени, поэтому мы пошли в парк, сели на скамейку, выпили кофе, и он задал мне дополнительные вопросы. Он… немного приударял за мной, ухаживал, но легко, ненавязчиво, никакого хамства. Я была польщена. Он меня лет на двадцать моложе, если не больше, и я… Какая же я идиотка!
— Нет. Просто он очень здорово делает свое дело.
— Мы разговаривали, мы просто разговаривали, и оказалось, что он поклонник фильмов Сапаты.
— Господи, — прошептала миссис Дробски.
— Знаю. Я безумная поклонница Сапаты, и мы увлеклись разговором, начали спорить, анализировать. В те выходные в Трайбеке был мини-фестиваль.
— И вы пошли туда с ним.
Элиза облизнула губы, поправила волосы. «Нервничает, — подумала Ева. — И в то же время стыдится».
— Мы с ним встретились в Трайбеке в субботу вечером. Потом выпили по коктейлю, поужинали. Боже, я ему сказала, что не могу пригласить его к себе, потому что у меня дома дочь… Это же прямой намек «давай пойдем к тебе». А он сказал, что к его соседу по квартире мать приехала погостить, и это будет не совсем удобно. Потом он меня поцеловал и посадил в такси. Он меня поцеловал, — повторила Элиза, прижимая пальцы к губам. — Мы снова встретились на следующей неделе. Это был просто легкий ланч — соевые сосиски на верфи. С ним я чувствовала себя молодой, сексуальной… и готовой на все, — призналась она. — Он сказал, что хочет дать мне еще немного времени. Я ему рассказала о разводе, о своей дочке. Боже, я рассказала ему о своей девочке! Он хотел дать мне еще немного времени, потому что, как он сказал, хотел, чтобы я была уверена.