Квин держался подальше от съемочной площадки и недоумевал, как актеры выносят однообразие репетиции,
— Невероятно, правда?
Квин повернул голову и увидел высокого седеющего мужчину, который стоял рядом с ним.
— О чем это вы?
— О том, что они часами снимают одну и ту же двухминутную сцену. — Он вытащил тонкую черную сигарету и прикурил от окурка другой. Не знаю, зачем я сюда пришел. Я всегда очень нервничаю, но не могу не смотреть, как они препарируют мое творение.
Квин поднял бровь.
— Я вас не понимаю.
Человек глубоко затянулся и улыбнулся.
— Я не сумасшедший, а может, и сумасшедший. Я пишу сценарии. Вернее, то, что смутно напоминает сценарий. — Он протянул ухоженную, довольно тонкую руку. — Джеймс Брюстер.
— Квин Доран.
— Да, я знаю. Вы друг мисс О’Харли. — Он снова улыбнулся, еле заметно пожав плечами. — В маленьких городках слухи распространяются очень быстро. Она замечательная актриса, правда?
— Я в этом почти ничего не понимаю.
— О, уверяю вас, она актриса от Бога. Я думал, что роль Хейли никто не сможет сыграть. Роль холодной, мстительной женщины с острыми коготками и одновременно ранимой и жаждущей любви. Единственная вещь, о которой я не тревожусь, глядя на все эти экстравагантные вещи, это трактовка роли Хейли, предложенная Шантел.
— Да, она, похоже, знает, что делает.
— Более того, она чувствует, что надо делать. — Брюстер еще раз быстро затянулся, глядя, как съемочная группа готовится к следующему дублю. — Я с огромным удовольствием наблюдаю за ее работой.
Квин сунул руки в карманы и мысленно добавил фамилию Брюстера к растущему списку мужчин, которых надо проверять.
— Она необыкновенно красивая женщина.
— Это само собой разумеется. Но, если использовать расхожее выражение, это только оболочка. Восхищает не она, а то, что внутри.
Глаза Квина слегка сузились.
— И что же это?
— Я хочу сказать, мистер Доран, что каждый мужчина должен сам определить это для себя.
Режиссер крикнула «Тишина!», и Брюстер погрузился в нервное молчание. Квин задумался.
Шантел и вправду жила чувствами своей героини. В этой сцене она должна была успокоить своего бывшего любовника, который бросил ее три года назад, одинокую и растерянную. Даже после шести дублей ее глаза по команде становились ледяными, а в голосе появлялся оттенок сарказма. В бальном зале, заполненном людьми, она соблазняла и унижала. И то и другое она проделывала с необыкновенной ловкостью. И Квин решил, что это доставляет ей удовольствие.
Даже ему, давно уже избавившемуся от иллюзий, казалось, что она видит только одного человека, того, с которым сейчас танцует. И для нее не существует ни камер, ни оператора, ни наездов камеры сверху.
Съемки продолжались четыре часа, но Квин был терпелив. Его заинтересовало то, что, когда перерыв продолжался более пяти минут, под рукой Шантел оказывался ее ассистент со стаканом прохладной минеральной воды. Несколько раз к ней подошел ассистент режиссера, который брал ее за руку и что-то шептал на ушко. Гример снова и снова поправлял ей грим, словно это была дорогая картина.
Съемки закончились после семи. Если не считать часового перерыва на обед, Шантел, как определил Квин, провела на ногах четырнадцать часов. «Я бы лучше восемь часов копал канавы», — решил про себя он.
— Вам никогда не приходило в голову сменить работу? — спросил он ее, когда они снова закрылись в трейлере.
— О нет. — Шантел сбросила туфли и почувствовала, как свело стопу. — Я люблю гламур.
— И в чем же он заключается?
Она машинально улыбнулась:
— А вы быстро схватываете. Если бы режиссер велела сделать еще один дубль, всего один, я попросила бы вас прострелить ей ноги. Расстегните мне молнию, пожалуйста. Мои руки стали как резиновые.
— Это потому, что вы весь день обнимали своего Картера.
— Да, таковы издержки моей профессии. Она выгнула спину, и Квин расстегнул молнию на платье.
— Он вполне приличный, если вам, конечно, нравятся парни с плакатов.
Она глянула на него через плечо с легкой улыбкой.
— Я их обожаю.
Она слегка напряглась и ушла в свою раздевалку. — Он сейчас занят тем, что пытается развязаться со своей третьей женой. Кроме того, я знаю его уже много лет.
— Люди меняются или совершают вещи, которых от них никто не ожидал. А вы проводите несколько часов в день в его объятиях.
— Это — моя работа.
— Отличная работа, если вам удается ее заполучить. Но доверять никому нельзя.
— Кроме вас.
— Именно так. Мне показалось, что Брюстер тоже от вас без ума.
— Брюстер? Этот писатель? — Крайне удивленная, Шантел вошла в комнату, застегивая блузку. — Джеймса гораздо больше интересуют его герои, чем люди, которые их изображают. И он живет счастливо со своей женой уже более двадцати лет. Вы что, никогда не читаете статьи о светской жизни?
— Не пропускаю ни одной. — Он потянулся за сигаретой и увидел, что она резко села и схватилась за ногу. — У вас что-нибудь болит?
— Всегда, когда я снимаю эти чертовы туфли, у меня сводит ноги. Она скривилась, выругалась и стала растирать свод стопы. — Я уверена, что высокие каблуки придумал тот же самый мужчина, что изобрел бюстгальтер.
— Но ведь вы носите их, — возразил он, а потом встал на колени и взял ее ногу в свои руки. — Где болит?
— Да, но… — Ее протесты замерли у нее на губах, когда он начал массаж. Сделав долгий, искренний вздох облегчения, она откинулась назад. — Божественное ощущение! Вы ошиблись в выборе профессии. В качестве массажиста вы бы заработали себе состояние.
— Вы еще не знаете, что я могу сделать с вашим телом.
Шантел открыла один глаз.
— Ограничимся ногами. Спасибо. Если бы я была выше на десяток сантиметров или Шон ниже, я могла бы во время съемок носить туфли без каблуков.
— Хочу сказать вам, что любовная сцена с ним выглядела очень искренне.
— Так и должно быть. — Смертельно уставшая, она открыла глаза. — Послушайте, мы же профессионалы. Эти сцены выглядят искренними, потому что мы хорошо их сыграли, а вовсе не потому, что мы испытываем друг к другу физическое влечение.
— А мне именно это и показалось. Особенно когда он положил руку на вашу…
— Спойте другую песню, Доран.
— Я думал, вы опять станете учить меня, как надо делать мою работу.
— А я и хочу, чтобы вы занимались своей работой, — бросила она, — а не цеплялись к человеку за то, что он хорошо делает свое дело.