Теперь ходят разговоры о суде – суде над вашим королем, и я боюсь за его жизнь. Я боюсь, мой верный Жеральд, за жизни всех нас.
Я вынуждена умолять Вас о помощи, полагаться на Вашу преданность и дружбу. У меня нет возможности бежать, поэтому мне остается ждать и надеяться. Умоляю Вас, Жеральд, принять то, что мой посланец принесет Вам. Сейчас, когда все вокруг рушится, я полагаюсь только на Вашу любовь и преданность. Меня предали, предавали не один раз, но иногда и предательство можно обратить себе на пользу.
Я вверяю Вам небольшую часть того, что принадлежит мне как королеве. Может быть, это позволит выкупить жизнь моих детей. Сейчас буржуазия побеждает, но рано или поздно она падет. Возьмите то, что принадлежит мне, и храните ради моих детей и их детей. Придет время, и мы вновь займем наше законное место. Ждите, когда оно настанет".
Уитни еще раз посмотрела на строчки, написанные взбалмошной женщиной, королевой, чья недолгая жизнь закончилась на эшафоте.
– Ей оставалось жить всего несколько месяцев, – прошептала Уитни. – Догадывалась л и она об этом, когда писала письмо? – Уитни подумала, что письмо должно быть под стеклом в каком-нибудь музее. Наверное, такое же чувство испытывала и леди Смит-Райт. Именно оно подтолкнуло ее отдать письмо вместе с остальными документами Утакеру. И теперь оба они мертвы. – Дуг, ты представляешь себе, какая это ценность?
Как раз мы это и должны выяснить, – ответил он.
– Я имею в виду не денежные знаки, а культурную и историческую ценность.
– Да, конечно, когда у меня будут деньги, я куплю вагон культуры.
– Культуру нельзя купить. Дуг, этому место в музее.
– После того как я заполучу сокровища, я подарю все до последнего листка.
Уитни покачала головой и пожала плечами. Сначала надо заняться первоочередными делами, решила она.
– Что там еще?
– Страницы из дневника, похоже, что писала дочь этого Жеральда.
Дуг уже читал переведенные отрывки, и это было страшно. Не говоря больше ни слова, он передал страницу Уитни. Она была датирована 17 октября 1793 года, и в простых словах, написанных полудетским почерком, чувствовались ужас и растерянность, которые не имели возраста. Писавшая видела казнь своей королевы.
"Она казалась бледной и некрасивой. И очень старой. Они провезли ее на телеге по улицам, как проститутку. Когда она поднималась по ступеням, на ее лице не было страха. Мама сказала, что она осталась королевой до конца. Люди кричали, а торговцы продавали свои товары, будто был праздник. Пахло, как в зверинце, и мухи летали тучами. Я видела, что по улицам на телегах провезли еще людей. Среди них была мадемуазель Фонтанбле. Прошлой зимой она вместе с мамой бывала в салоне.
Когда лезвие опустилось на шею королевы, народ закричал от радости. Папа заплакал. Я никогда раньше не видела, как он плачет, и только держала его за руку. Увидев его слезы, я испугалась, испугалась больше, чем когда видела телеги с приговоренными или смотрела на королеву. Если папа плачет, что же с нами будет? В ту же ночь мы покинули Париж. Я думаю, что больше никогда не увижу Париж, никогда не увижу свою красивую комнату, никогда не посмотрю из окна в наш чудесный сад. Мы продали золотое мамино ожерелье с сапфирами. Папа сказал, что предстоит долгое путешествие и надо быть храбрыми".
Уитни взяла у Дуга другой листок, написанный спустя три месяца:
"Я была при смерти. А сейчас мы плывем на далекий остров. Корабль качает. С нижней палубы несет вонью. Папа болел. Одно время мы боялись, что он умрет и мы останемся одни. Мама молилась, а когда его лихорадило, я оставалась около него и держала за руку. Кажется, прошло так много времени с тех пор, как мы были счастливы. Мама похудела, а в красивых папиных волосах с каждым днем все больше седины.
Однажды, когда он, совсем больной, лежал в по-" стели, он попросил меня принести маленькую деревянную шкатулку. С виду она неказистая – в таких крестьянские девушки хранят свои безделушки. Он сказал нам, что ее прислала королева, оказав ему высокое доверие. Когда мы вернемся во Францию, то от имени королевы должны отдать ее содержимое новому королю. Я была больна, устала и хотела лечь, но папа заставил меня и маму поклясться, что мы сдержим его обещание. Когда мы поклялись, он открыл шкатулку.
Я видела эти драгоценности на королеве. Тогда она была молода, весела и счастлива. В простой шкатулке лежало изумрудное колье, которое я раньше видела на ее груди. Оно отражало свет свечей и отбрасывало его на другие драгоценности. Здесь было рубиновое кольцо с бриллиантами, браслет с изумрудами – пара к изумрудному колье. Были еще камни без оправы.
Но мои глаза ослепило бриллиантовое колье, которое было прекраснее всего остального. Бриллианты были скреплены, но каждый из них, казалось, переливался сам по себе. Некоторые бриллианты были крупнее тех, что мне когда-либо доводилось видеть. Я вспомнила, что мама рассказывала о скандале с кардиналом Роганом и колье королевы. Папа утверждает, что кардинала обманули, имя королевы использовали, а колье исчезло. Видя колье в коробке, я гадала, как же королева смогла его найти".
Уитни отложила листок, но руки ее дрожали.
– Считается, что бриллиантовое колье было разделено на части и продано.
– Да, считается, – повторил Дуг. – Однако кардинал был изгнан, а графиню де ла Мотт поймали, отдали под суд и осудили. Она бежала в Англию, но, насколько я знаю, никто не смог доказать, будто колье побывало у графини.
– Ты прав. – Уитни стала рассматривать страничку дневника. Только вид этого листка заставил бы забиться от восторга сердце любого хранителя музея. Что касается колье, то его считали одним из катализаторов Французской революции.
– Оно уже тогда стоило порядочно. – Дуг передал ей еще один лист. – Представляешь, сколько оно может стоить сегодня?
Оно бесценно, подумала Уитни, но не стала говорить это Дугу, зная, что он не правильно поймет смысл этого слова. На листе, который она держала в руках, был дан детальный список драгоценностей, которые королева доверила Жеральду. Все они были описаны и оценены. Но также, как и снимки в книге, на Уитни это не произвело большого впечатления. Тем не менее один пункт она выделила среди остальных. Бриллиантовое колье оценивалось в более чем миллион ливров. Дуг, конечно, обратил внимание на этот пункт, подумала Уитни. Вернув список Дугу, она снова взялась за чтение дневника.
Следующая страница была написана еще через несколько месяцев, когда Жеральд со своей семьей обосновался на северо-восточном побережье Мадагаскара:
"Я тоскую по Франции, по Парижу, по нашему дому и саду. Мама говорит, что нам не следует жаловаться. Иногда она ходит со мной на прогулки к морю. Это самое лучшее время. Вокруг летают птицы, а мы собираем ракушки. В эти часы мама кажется счастливой, но иногда она подолгу смотрит на море, и я знаю, что она тоже тоскует по Парижу.
С моря дует ветер. Приходящие корабли приносят новости из дома. Большинство из них – о смерти. Во Франции правит террор. Торговцы говорят, что заключенных тысячи и многие кончают свою жизнь на гильотине, а некоторых вешают и даже сжигают. Рассказывают о Комитете общественной безопасности. Папа говорит, что из-за него в Париже стало небезопасно. Если кто-нибудь упоминает имя Робеспьера, все замолкают и вообще перестают разговаривать. И хотя я страстно хочу вернуться во Францию, я начинаю думать, что тот дом, который я знала, исчез навсегда.