— Тебя бить было сподручнее?
— Но он уже давно не имеет такой возможности. Поэтому бьет теперь ее.
— И ты винишь себя за это?
— Нет, не виню.
Взгляд у него был цепкий, пристальный, и она закрыла глаза.
— Я уверена, он использует ее как боксерскую грушу после моего бегства из дома. И я ничего не сделала, чтобы это изменить. Никто из них, правда, мне бы не позволил изменить это, но я и не пыталась. С тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, мы виделись только дважды. Первый раз, когда я жила в Нью-Йорке и была счастлива. Я думала, что мы сможем хотя бы немного поправить наши отношения. Родители жили в трейлере, вблизи границы с Джорджией. Уехав из Прогресса, мы много раз переезжали.
Она так и сидела, закрыв глаза, а дождь барабанил по крыше.
— Я потеряла счет местам, где мы побывали. Все время чужие школы, чужие комнаты и лица. Я ни с кем не могла как следует сблизиться, но мне это, в общем, было безразлично. Я просто копила деньги и терпела до той поры, когда по закону можно будет уехать, иначе он заставил бы меня вернуться и как следует расплатиться за своеволие.
— Но разве ты не могла попросить о помощи? Бабушку, например?
— Он бы и ее избил.
Тори открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кейду.
— Он ее боялся по той же причине, почему боялся меня, и дурно бы с ней обошелся. А мать всегда была на его стороне. Всегда. Вот почему я с ней даже не попрощалась, когда уезжала. Он бы этого не потерпел, а я не могу объяснить никому и никогда, как меня мучил страх, который все время диктовал, что и как думать, как действовать, что можно говорить, что нельзя. Еще чаю хочешь?
— Сиди, я сам. — Он встал и поставил чайник. — Рассказывай, что было дальше!
— Я и словом не обмолвилась, что собираюсь уезжать, хотя заранее спланировала каждый свой шаг. Я собрала вещи, удрала из дома, когда они спали, добралась до автобусной станции и купила билет до Нью-Йорка. Когда взошло солнце, я была уже далеко и думала, что никогда не вернусь, но… через два года приехала повидаться с ними. У меня была работа, мне прилично платили, и у меня было свое жилье. Крошечный чуланчик, можно сказать, но свой. Приближался отпуск, и снова я села в автобус и поехала опять на границу Джорджии, чтобы повидаться с ними. Ну, может быть, и затем, чтобы похвастаться тем, чего я достигла. Я отсутствовала два года, но через минуту мне стало казаться, что я и не уезжала.
Он понимающе кивнул. Он уехал в колледж и стал мужчиной, надо полагать, за четыре года учебы, а когда вернулся, все было как прежде. Однако это «прежде» ему было по нраву, он по нему очень скучал.
— Все, что я ни делала, отец осуждал. «Вы только посмотрите, какой шлюховатый у нее вид! О, мне известно, какой образ жизни она ведет на Севере. Наверное, приехала домой, потому что забеременела от одного из тех, с кем валялась в постели…» Я была девственницей, но он не сомневался, что я проститутка. Однако за эти два года я стала тверже характером и возмутилась. Впервые в жизни я осмелилась восстать против него. Остаток моего отпуска я залечивала синяки на лице и, когда их можно было скрыть под макияжем, вышла на работу.
— Господи Иисусе! Тори!
— Он только раз меня ударил, но с его силищей этого было достаточно.
Она рассеянно поднесла руку к лицу и провела пальцами по слегка искривленной линии носа.
— Он сбил меня с ног, и я ударилась о кухонный стол. Сначала я даже не поняла, что у меня сломан нос. Когда он снова на меня замахнулся, — продолжала Тори, — я схватила нож, лежавший в раковине. Большой кухонный нож с черной ручкой. Но я не сознавала, что делаю. И он, наверное, увидел по моему лицу, что я сейчас пущу его в ход. И пущу его в ход с радостью. Тогда он выскочил из трейлера, а мать побежала за ним, умоляя не уходить. Он отшвырнул ее, как щепку, так что она упала в грязь, но она все кричала и звала его. Господи, да она ползла за ним по грязи на четвереньках. Никогда этого не забуду. Никогда.
Кейд подошел к плите и снял вскипевший чайник. Чтобы дать ей возможность немного успокоиться, неторопливо насыпал чай и залил его кипятком. Потом снова сел и стал ждать продолжения рассказа.
— Выговорись, Тори. Отделайся от всего этого навсегда.
— Хорошо.
Успокоившись, Тори открыла глаза. Если бы она увидела в его взгляде жалость, она не стала бы продолжать, но на нее смотрело само терпение.
— Мне ее было жалко, но в то же время я чувствовала отвращение. И одновременно ненавидела ее. Наверное, в ту минуту я ее ненавидела больше, чем его. Я положила нож и взяла сумку, которую даже не успела распаковать. Ведь я пробыла у них меньше часа. Когда я вышла из трейлера, мать все еще сидела в грязи и плакала, но взглянула на меня сердито.
«Зачем уезжаешь, ведь он опять разгневается? От тебя всегда были только одни неприятности», — вот что сказала мне она.
Я прошла мимо, не сказав ни слова. С тех пор мы не разговаривали. Она мне родная мать, но все эти годы, с двадцати лет, я не обменялась с ней ни словом.
— Но это не твоя вина, — мягко сказал Кейд.
— Я долго была под наблюдением психоаналитика и знаю, что я не виновата. И все же я была причиной того, что произошло. Думаю, отец мстил мне за то, что я вообще живу на свете. И родилась такой, какая я есть. Пока разница между мной и другими детьми не сказалась, он на меня не обращал внимания. Я была головной болью для матери, и он редко удостаивал меня тычка, но, когда заметил разницу, наверное, недели не проходило без насилия с его стороны. Нет, не сексуального, — пояснила Тори, заметив выражение его лица. — Да, он этого хотел, и это его пугало, поэтому он бил меня с особенной жестокостью. И получал, когда бил, извращенное удовольствие. В его натуре секс и насилие всегда были крепко-накрепко переплетены.
Кейд встал и налил ей чаю.
— Но ты сказала, что виделась с ними дважды.
— Не с ними. С ним. Три года назад он приезжал в Чарлстон. Он подошел к моему дому, выследив меня, когда я возвращалась с работы. И напал, когда я выходила из машины. Я испугалась до смерти. Он сказал, что мать больна и им нужны деньги. Я ему не поверила. От него разило спиртным.
Тори поднесла ко рту чашку и вдохнула аромат заваренного чая, чтобы мысленно перебить тот, отвратительный запах.
— Он схватил меня за руку выше локтя, как будто собирается вывихнуть ее, и предвкушение причиняемой боли уже его возбудило. Я подписала ему чек на пятьсот долларов там же, на улице, и сказала, что, если он сделает мне больно, или попытается вломиться ко мне в дом, или придет ко мне на работу, я опротестую чек и он больше никогда не получит от меня денег. Но если возьмет сейчас чек и сразу уйдет и никогда не вернется, то я ежемесячно буду посылать им по сотне долларов.
И она коротко рассмеялась.
— Его так поразило предложение, что он меня отпустил. Я проскочила в дом и заперла двери. Всю ночь я просидела с телефонной трубкой в руке и кочергой на коленях, однако он не попытался ворваться ни тогда, ни потом. Сотня долларов в месяц оплатила мой душевный покой. Я считаю, что сделка была выгодная.