— Вы просто ничего не нашли, — возразила Тори. — Тот, кто ее убил, был с ней знаком. Так же, как со мной, вами и Кейдом. Он знает Прогресс. Он знает болото. Это он сегодня ночью подходил к окну моего дома.
— Но вы же его не видели?
— Не видела в том смысле слова, который вы подразумеваете.
Карл Расс откинулся на спинку стула. Он размышлял. Потом сказал:
— Бабушка моей жены, с материнской стороны, ведет беседы с покойными родственниками. Не могу сказать, так ли это в действительности или нет, но в моем деле, мисс Боден, требуются факты.
— Но ведь факт, что я знала о случившемся с Хоуп и где ее искать. И человек, ее убивший, знает о моей способности. Шеф Тэйт мне не поверил. Он думал, что я была в ту ночь с Хоуп, а потом, испугавшись, убежала. И оставила ее. Или что я ее нашла уже мертвую, но ушла домой и ждала до утра.
Взгляд Расса смягчился. Он сам вырастил двух дочек.
— Да ведь вы тогда были еще ребенком.
— Но теперь я взрослая и говорю вам, что сегодня ночью здесь был человек, который убил Хоуп. Он и других убивал, во всяком случае, еще одну девушку. Он подсадил ее в свою машину, когда она «голосовала» на шоссе в Миртл-Бич. И он уже наметил себе новую жертву. Не меня. Меня он не желает.
— Вы все это мне рассказываете, но не можете назвать, кто же он.
— Я могу только сказать, что он собой представляет. Это психопат, который считает, что имеет право совершать такое. Это его возбуждает, дает почувствовать вкус власти. Он женоненавистник. Он считает, что женщина создана лишь для того, чтобы мужчина ее употреблял. Это серийный убийца, который не желает остановиться и не верит, что его могут поймать. Он занимается этим уже восемнадцать лет, — добавила она тихо, — так с чего бы ему перестать этим заниматься?
— Не очень-то хорошо я с этим справилась…
Кейд закрыл входную дверь и сел за стол.
— Ты рассказала все, что знаешь.
— Но он мне не поверил.
— Поверил или нет, но он свое дело сделает.
— Так же, как они сделали восемнадцать лет назад.
Он помолчал. Воспоминание о том утре, как всегда, было для него словно удар ножа в грудь.
— Кого ты винишь, Тори? Полицейских? Себя?
— И их, и себя тоже. Никто мне тогда не поверил, и я не смогла объяснить, что чувствую. Я боялась, знала, что меня опять накажут, и чем больше я скажу, тем накажут больнее. И в конечном счете я как могла спасала себя.
— Как все мы, не так ли? — Он встал и подошел к плите, чтобы налить кофе, которого ему совсем не хотелось.
— Я знал о ее планах в ту ночь. И ничего не сказал, ни тогда, ни на следующий день, вообще не сказал, что видел, где спрятан ее велосипед. Что из того, ведь, возможно, она просто ездила поездить на велосипеде пару часиков?
Он обернулся.
— На следующий день, когда Хоуп нашли, я тоже ничего не сказал. Из чувства самосохранения. Меня осуждали, считали виноватым в ее смерти. И я сам так считал. Но я возвращался памятью к той ночи. Если бы я рассказал отцу, что Хоуп спрятала свой велосипед, он бы его запер, а Хоуп выругал. И все было бы в порядке. Утром она бы проснулась в своей постели живая и невредимая.
— Мне очень жаль.
— Да, Тори, и мне тоже, и я жалею уже восемнадцать лет. Жалею, потому что обращал мало внимания на сестру. Жалею, потому что на моих глазах отец порвал узы с нами со всеми, словно наше присутствие доставляло ему невыносимую боль. А мать постепенно все больше отдалялась от нас. Однако исправить мы ничего не можем, ни ты, ни я.
— Но я могу его найти. И рано или поздно, я его найду.
«Или же он найдет меня, — подумала Тори. — Впрочем, он меня уже нашел».
— Но я не намерен оставаться в стороне и смотреть, как человек, небезразличный мне, рискует своей жизнью. — И он отодвинул чашку с кофе. — Собери самые необходимые вещи и поживи у дяди с тетей.
— Я не могу этого сделать. Я должна оставаться здесь. Ничего не могу тебе объяснить, просто должна остаться, и все тут. Если я ошибаюсь, никакого риска нет. Если я права, не имеет значения, где я нахожусь.
— Ну что ж, тогда я соберу кое-какие свои вещи.
Тори вопросительно посмотрела на него.
— Я собираюсь много времени проводить здесь. И ради удобства надо иметь кое-что под рукой. Не смотри на меня с таким удивлением. Одна ночь с тобою в постели еще не делает нас любовниками, но, — он встал и поставил ее на ноги тоже, — мы будем ими.
— Ты чересчур многое загадываешь на будущее, Кейд.
— Не думаю. — И он поцеловал ее. Поцелуй был долгим, и ее губы стали мягче и теплее. — Ты многое знаешь, не умея объяснить почему. И я тоже. У меня есть предчувствие насчет тебя. И я собираюсь быть рядом, во всяком случае, до тех пор, пока не найду этому предчувствию объяснения.
— Взаимное сексуальное тяготение, Кейд, не такая уж таинственная загадка.
— Тори, ты меня впустила. И отделаться от меня тебе не так-то легко будет.
— Удивительно, как ты ухитряешься одновременно и уязвлять и утешать.
Она отодвинулась.
— А я совсем не уверена в том, что вообще «впустила» тебя. Ты бродишь повсюду, где хочешь.
— Ну что ж, раз мы встали и уже оделись, почему бы нам не заняться делом?
— Делом?
— Я привез те образцы тканей, о которых мы говорили. Сейчас принесу, и мы попробуем договориться.
Тори взглянула на часы. Было почти семь.
— А почему бы и нет? Но теперь кофе варить будешь ты.
Фэйф подождала до половины десятого, когда можно было уже не сомневаться, что и Лайла уехала в церковь. Мать давно оставила надежду, что Фэйф будет посещать воскресную службу, но Лайла была очень упряма и считала себя посланцем божиим, который должен вытаскивать из постели неверующих под угрозой вечного проклятия.
Если Фэйф бывала в воскресное утро дома, то она пряталась, и пряталась очень успешно, но время от времени, чтобы заслужить прощение Лайлы, Фэйф надевала темное строгое платье и являлась в кухню, чтобы Лайла могла притащить заблудшую овцу в церковь во искупление грехов. Однако сегодня утром Фэйф была не расположена быть паинькой и, сидя на жесткой скамье, слушать проповедь. Ей хотелось посидеть над шоколадным мороженым, ругая на чем свет стоит этих «ублюдков-мужчин».
Подумать только, как она изощрялась ради Уэйда Муни: вымазала себя всю с ног до головы душистым кремом, облачилась в самое дорогое сексапильное белье и была полна готовности сорвать с себя эти шелковые лоскутки с кружевами, как только представится возможность! Она также надела туфли на высоченных каблуках и затянулась в маленькое черное платье, которое так и кричит: «Хочу грешить!» Она утащила из винного погреба две бутылки вина, что стоят столько же, сколько все годы обучения в колледже, и, когда Кейд об этом узнает, он с нее шкуру спустит.