Чья-то рука зажала ей рот. И нож, которым она резала овощи, уткнулся ей в горло.
— Тихо. Веди себя очень, очень тихо, и я тебя не зарежу. Поняла?
От ужаса у нее едва глаза не выскочили из орбит. Страх сковал внутренности, кожа покрылась липким потом. Однако не менее сильно было и смятение. Лица мужчины она не видела, но ей показалось, что голос она узнает. И тогда это непонятно! Непонятно и непостижимо!
Рука соскользнула к подбородку, и Шерри выдохнула:
— Не надо. Пожалуйста, не делайте мне больно.
— Ну зачем же мне это делать? — И он шумно втянул ноздрями аромат ее волос. Светлых волос блондинки. — Давай пройдем в спальню, где нам будет удобнее.
— Не надо…
Но лезвие ножа снова уткнулось ей в горло. Слезы хлынули у нее из глаз, а он толкнул ее в спину. Двери во внутренний дворик были теперь закрыты, а занавески опущены.
— Монго! Что вы сделали с Монго?
— Ну неужели я причиню зло такому прелестному, дружелюбному псу? Он спокойно подремывает. О собаке не беспокойся, куколка. Ни о чем не беспокойся. Нам будет хорошо. Тебе понравится.
Он швырнул ее ничком на постель и придавил коленом. А потом принял меры предосторожности. Они всегда кричат, и он вынул из кармана кляп. И когда Шерри стала сопротивляться, он почувствовал себя наверху блаженства.
Сильная… И он ударил ее, отчего стало только приятнее. И еще раз ударил, пусть знает, кто здесь главный.
Руки он ей связал. Нельзя, чтобы она поцарапала его своими острыми наманикюренными коготками.
Она стонала, сознание помутилось от боли. Это его еще больше возбудило. Он разрезал ножом ее одежду.
Когда все было кончено, он прослезился. От разочарования. И от жалости к себе. Это было не так уж замечательно, не то, что в первый раз.
Взгляд у нее был стеклянный и ничего не выражал. Он вынул кляп, развязал ей руки и сунул веревку в карман.
А потом включил музыку и удалился тем же путем, каким пришел.
— Я не могу поехать в «Прекрасные грезы», — упрямо повторила она.
Тори сидела на крыльце. У нее не хватало духу опять войти в дом. Она еще не могла справиться с собой и приступить к ликвидации следов разгрома, который оставил после себя отец. Да и полиция внесла свой вклад в общий беспорядок.
Кейд задумчиво созерцал кончик сигары, которую закурил, чтобы успокоить нервы, и пожалел, что под рукой нет виски.
— Ты должна честно мне сказать почему.
— Ты был прав, что вызвал полицию. Теперь я это понимаю. Но как ужасно быть жертвой, Кейд. Чувствуешь себя выставленной на всеобщее обозрение и злишься. И одновременно чувствуешь себя виноватой.
— Виноватой ты себя никак чувствовать не должна.
— Наверное, мне стало бы легче, если бы я сейчас привела дом в порядок, но у меня перед глазами стоит шеф Расс, который записывает что-то в блокноте и внимательно разглядывает меня, слушая, как мой отец запугал меня сегодня и как он терроризировал меня всю жизнь.
— Они отыщут его. Теперь его разыскивает полиция сразу двух округов.
— Мир велик. Да, черт возьми, Южная Каролина больше, чем два округа. Есть где спрятаться.
Она беспрестанно покачивалась в качалке, движение было ей сейчас необходимо.
— И если он найдет возможность как-то связаться с матерью, она ему поможет из чувства любви и долга.
— Вот поэтому я и считаю, что тебе надо переехать в «Прекрасные грезы».
— Я этого сделать не могу.
— Почему?
— По многим причинам. И первая та, что твоя мать не согласится.
— Моей матери нечего будет возразить против этого.
— Не скажи, Кейд.
Тори встала и подошла к ступенькам. «Где он? — подумала она. — Сидит и наблюдает? Ждет?»
— Это ее дом, и она имеет право запретить.
— Да почему же? Особенно, когда я ей все объясню?
— Что объяснишь? Что ты хочешь поселить свою любовницу у себя в доме, потому что отец любовницы — сумасшедший?
— Я, конечно, скажу все другими словами, но более или менее именно так.
— И после этого она, конечно, встретит меня с букетом цветов и угостит шоколадными конфетами. Ради бога, не говори глупостей. Кейд, дом принадлежит ей, и я не хочу навязывать твоей матери свое присутствие.
— Да, с ней довольно трудно иногда общаться, да, часто бывает трудно, но она не бессердечный человек.
— Поэтому-то она и не примет женщину, которую считает повинной в смерти своей любимой дочери. Не спорь со мной об этом, — и голос Тори дрогнул, — мне это больно.
— Хорошо. Если ты не хочешь поехать ко мне, я отвезу тебя в дом к дяде.
— Нет. Пусть моя позиция тебе покажется нелогичной, нелепой, но я должна остаться здесь. Здесь мое место, Кейд, и я не отступлю.
— Но ты ведь не на поле боя.
— Для меня это почти то же самое… Я так часто отступала. Недавно ты сам назвал меня трусихой, и так оно и есть. Я почти всегда была ею. На этот раз я с этим не хочу мириться.
— Каким образом пребывание здесь сделает тебя храброй?
— Не храброй, нет. Но я не позволю ему выгнать меня отсюда.
И Тори взглянула на болото, которое под натиском приближающегося лета с каждым часом становилось все зеленее. В темной воде размножались москиты. Их писк звучал все громче и победнее. В темных водах скользила молчаливая смерть, аллигаторы. Там извивались змеи и ноги засасывала густая коричневая жижа. И в то же время там ярко цвели дикие цветы, и в вышине над болотом парил всевластным владыкой орел.
Не существует красоты в мире, не связанной с риском. И жизни без риска не бывает тоже.
— Когда я здесь жила ребенком, я всего боялась. Таков был образ моей жизни, и к этому привыкаешь, как к неизбежности. Когда я вернулась, я решила вытряхнуть из жизни эти воспоминания, словно пыль из ковра. А теперь он снова пытается меня запутать. Но я ему не позволю… Поэтому я останусь. Я уничтожу следы его пребывания в доме и останусь.
— Да, хотел бы я сейчас не восхищаться тобой… — И Кейд погладил ее по голове. — Мне было бы легче заставить тебя поступить по-моему.
— Ну, ты не очень-то умеешь заставлять. — И она в ответ погладила его по щеке.
— Тори, ты значишь для меня больше, чем я мог предполагать. Дай мне что-нибудь взамен, черт побери.
И он прижался ртом к ее губам. Господи, не хочет она, чтобы ее любили или желали, не хочет и сама чувствовать то же самое. Но он был рядом, и его присутствие оживляло все прежние ее желания.
— По-моему, я тебе дала уже все, что могла. Вряд ли можно дать больше. Неужели тебе этого недостаточно?