Он почувствовал ее взгляд и угадал ее мысли.
— Я не маньяк.
— Я это поняла. — Она улыбнулась и снова стала смотреть в ветровое стекло.
Сквозь сплошную снеговую завесу дома почти не было видно, даже когда машина остановилась перед ним. Но то, что Лора смогла рассмотреть, ей понравилось. Это был простой приземистый деревянный дом с крытым крыльцом и квадратными окнами. Из трубы вился дымок.
Перед домом намело целые сугробы, но от дорожки к верхним ступенькам крыльца все же просматривалась узенькая тропинка. Вечнозеленые растения по углам дома стояли сплошь в снежных шапках. Никогда еще ей не доводилось видеть такого уютного места, как эта засыпанная снегом хибара в горах.
— Замечательное место! Вы, наверное, здесь очень счастливы?
— Здесь у меня много работы. — Гейб обошел машину, чтобы помочь ей выйти.
«Она пахнет свежестью, — подумал он, — или, скорее, водой, чистой, нетронутой водой, бегущей по горам весной».
— Вы останетесь у меня, — произнес он, зная, что и его реакция, и его сравнение смехотворны. — Проходите, грейтесь у камина. — Гейб открыл переднюю дверь и жестом пригласил ее войти. — Располагайтесь! Остальное я принесу.
Он оставил ее одну. Тающий снег стекал с ее пальто на плетеный коврик.
Картины! Лора остановилась как вкопанная и раскрыв рот уставилась на картины. Они висели на стенах, стояли в углах, лежали на столах. Лишь немногие из них были вставлены в рамы. Некоторые были закончены лишь наполовину, словно художник потерял к ним интерес. Картины, написанные масляными красками, были выполнены в живых, почти агрессивных тонах, а акварели в мягких, туманных, словно навеянных снами. Скинув пальто, Лора подошла, чтобы разглядеть их поближе.
Вот парижская сценка, Булонский лес. Он ей запомнился по свадебному путешествию. Она смотрела на картину, и в глазах у нее все поплыло, она несколько раз глубоко вздохнула и заставила себя смотреть на нее, пока не успокоилась.
У окна стоял мольберт так, чтобы свет падал на полотно. Лора преодолела искушение подойти к нему и посмотреть на работу. Ей и так уже казалось, что она нарушает границы дозволенного.
Что же делать? Лора плотно сцепила руки, давая выход своему отчаянию. Она оказалась в беде: машина разбита, деньги тают как снег весной. А ребенок…
Он же не будет ждать, пока у нее все наладится.
Если ее сейчас найдут…
Ее не найдут! Она решительно развела руки. Она так далеко зашла! Никто не отнимет у нее ребенка, ни сейчас, ни потом!
Она обернулась на скрип открывающейся двери. Гейб внес в дом чемодан и продуктовые пакеты, оставив их у порога, он стряхнул снег с пальто и повесил его на крючок возле двери.
Судя по лицу, он был тонкокостным. Ростом более чем шесть футов, крепкого сложения, он производил впечатление большого сильного человека.
«Скорее похож на боксера, чем на художника», — подумала Лора, глядя, как он сбивает налипший на ботинки снег, человек, проводящий много времени на воздухе.
В общем, хозяин дома во фланелевой рубашке и вельветовых бриджах великолепно вписывался в обстановку этой деревенской хижины. Лора, выросшая, в простой семье, чувствовала себя несколько неуместной в объемистом вязаном ирландском свитере и сшитой на заказ шерстяной юбке.
— Габриель Брэдли, — сказала она и сделала широкий жест в сторону стен. — У меня, видимо, полный кавардак в голове. Я не сразу сообразила. Мне нравятся ваши работы.
— Спасибо. — Наклонившись, он взял чемодан и пакеты.
— Позвольте мне помочь…
— Нет. — Он прошел на кухню, и Лора прикусила губу.
Похоже, он не в восторге от ее общества!
Она пожала плечами. Тут уж ничего не поделаешь. Как только представится возможность уехать, она уедет. А до тех пор… А до тех пор ей придется жить у Габриеля Брэдли, самого известного художника последнего десятилетия!
Было очень соблазнительно сесть и просто наблюдать за его действиями. Когда-то она бы так и поступила, но обстоятельства изменили ее. Она последовала за ним на кухню. Если считать ребенка, которого она носила, их было трое в маленьком, до отказа заставленном помещении.
— По крайней мере, позвольте мне приготовить вам выпить что-нибудь горячее. — Старая плита с двумя конфорками выглядела довольно коварно, но Лора была настроена решительно.
Он повернулся, задев ее живот, и поразился ощущению дискомфорта, которое при этом испытал. И удивлению.
— Есть кофе, — пробормотал он, протягивая ей чистую кружку.
— А где кофейник?
Тот оказался в раковине, наполненной когда-то мыльной водой. Так Гейб пытался извести пятна, появившиеся на кофейнике после последнего использования. Он потянулся за ним, снова задев Лору, и отступил.
— Позвольте, я сварю кофе, — предложила она.
— Я распакую пакеты, а вы заваривайте кофе. Но прежде я вызову аварийную машину. У меня есть свежее молоко.
Она улыбнулась.
— А вот чая, думаю, у вас нет.
— Нет.
— Тогда сойдет и молоко. Спасибо.
Он удалился, а Лора принялась хозяйничать в маленькой кухне. У Лоры была своя система хранения продуктов, а у Гейба, похоже, не было никакой. Она успела опустошить первый пакет, когда он снова появился на пороге.
— Телефон не работает.
— Не работает?
— Совершенно. И аварийная служба для нас недоступна, пока не кончится метель.
— О! — Лора остановилась с кастрюлей в руке. — И долго он обычно не работает?
— Когда как. Иногда пару часов, иногда неделю.
Она подняла бровь. Затем до нее дошло, что он говорит совершенно серьезно.
— Тогда, полагаю, мистер Брэдли, я застряла у вас надолго!
Он засунул большие пальцы в передние карманы.
— В таком случае лучше называйте меня Гейбом.
Лора, нахмурившись, взглянула на кастрюлю, которую держала в руках. Когда все складывается плохо, надо наилучшим образом воспользоваться ситуацией.
— Хотите супа?
— Да. Я… я отнесу ваши вещи в спальню?
Лора просто кивнула и принялась искать консервный нож.
Да, она та еще штучка, решил Гейб, неся чемодан Лоры в свою комнату. Не то чтобы он был знатоком женщин, но и новичком его тоже не назовешь. Глазом не моргнула, когда он сообщил ей, что телефон не работает, и они прочно отрезаны от внешнего мира. Или, если точнее, что она отрезана от всех, кроме него.
Гейб посмотрел в испещренное прожилками зеркало над старинным туалетным столиком. Насколько он знал, никто никогда не считал его безобидным. На его лице промелькнула самодовольная улыбка. Вернее, он не всегда был безобидным.