— Уже намело фута три, не думаю, что до вечера он прекратится. — Он вынул сигарету. — Так что располагайтесь, как дома.
Она взяла со столика рисунок.
— Похоже. Я польщена.
— Вы красавица, — экспромтом произнес он, ставя ботинки к огню, чтобы высушить. — Я редко сопротивляюсь искушению запечатлеть красоту.
— Вам повезло. — Она положила рисунок обратно. — Гораздо лучше уметь писать красоту, нежели быть красивой. — Гейб поднял бровь. В ее голосе звучал оттенок, только оттенок горечи. — Вещь, — объяснила она. — Странно, но как только люди замечают, что ты красива, они почти всегда начинают считать тебя только вещью.
Повернувшись, она улизнула на кухню, а он, нахмурившись, смотрел ей вслед.
Она сварила ему кофе, затем стала коротать утро, наводя порядок в кухне. Гейб предоставил ей свободу действий. Прежде чем снова наступит ночь, он получит некоторые ответы, но сейчас довольствовался тем, что она занималась пустяками в то время как он работал.
Похоже, ей необходимо было чем-то заняться. Он думал, она удовольствуется сном, отдыхом или, например, вязанием. Вероятно, ей надо было дать выход нервной энергии, а может быть, таким образом она старается избежать разговора, о котором он говорил вчера.
Лора не задавала вопросов и не стояла у него над душой, так что утро прошло без инцидентов. В какой-то момент он заметил, что она примостилась на продавленном диване и читает книгу о деторождении. Позже она вышла в кухню и приготовила густое, ароматное тушеное мясо.
Оба большую часть дня молчали. Он предполагал, что она ждет, когда же он распахнет дверь спальни, которую оставил незапертой вчера вечером, и приступит к своим вопросам. Он ждал удобного случая начать разговор. К середине дня он решил, что она уже достаточно отдохнула. Взяв этюдник и уголь, он принялся за работу, а она сидела напротив него, чистя яблоки.
— Почему Денвер?
Свое удивление она выразила лишь тем, что быстро взмахнула кривым ножом. Она не подняла взгляд и не перестала чистить.
— Потому что я никогда там не была.
— В данных обстоятельствах не лучше было бы укрыться в каком-нибудь знакомом месте?
— Нет.
— Почему вы покинули Даллас? Она положила яблоко и взяла другое.
— Потому что настала пора.
— Где отец ребенка, Лора?
— Умер. — В её голосе не прозвучало ни намека на какие-либо эмоции.
— Посмотрите на меня!
Когда она подняла взгляд, ее руки замерли, и он увидел, что, по крайней мере сейчас, она сказала правду.
— И у вас нет семьи, которая могла бы вам помочь?
— Нет.
— А у него?
Она снова вскинула руку и слегка поранила палец лезвием ножа.
На пальце тотчас же выступила капелька крови, и Гейб бросил этюдник, чтобы заняться ее рукой. Она снова увидела свое лицо, нарисованное плавными угольными линиями.
— Сейчас я перевяжу вам палец.
— Это всего лишь царапина, — начала она, но он уже вышел. Вернувшись, он промокнул рану антисептиком.
Лора снова была озадачена его заботой.
Острая боль пришла и исчезла: его прикосновения были очень нежными.
Он опустился перед ней на колени, сдвинул брови и принялся разглядывать тонкую царапину на ее пальце.
— Если так будет продолжаться, я сочту, что вы просто притягиваете к себе тридцать три несчастья!
— А я решу, что вы настоящий добрый самаритянин! — Она улыбнулась, когда он поднял взгляд. — И мы оба ошибемся!
Гейб просто перевязал ей рану и вернулся на свое место.
— Поверните голову немного влево. — Когда она подчинилась, он взял этюдник и открыл чистый лист. — Почему они хотят отнять у вас ребенка?
Она резко дернула головой, но он продолжал рисовать.
— Я бы хотел видеть ваш профиль, Лора! — Его голос звучал мягко, но достаточно требовательно. — Поверните голову и постарайтесь держать подбородок поднятым. Да, вот так. — Он молча нарисовал углем ее глаза. — Семья отца хочет отнять у вас ребенка. Я хочу знать, почему?
— Я никогда этого не говорила.
— Говорили. — Если он хочет запечатлеть вспышку гнева в ее глазах, придется поторопиться. — Давайте не будем заминать этот разговор! Скажите же мне, почему?
Она крепко сжала руки, но в ее голосе было столько же страха, сколько гнева.
— Я не должна вам ничего говорить.
— Не должны. — Проводя углем по бумаге, он ощутил прилив возбуждения и, что самое невероятное, желания. Желание озадачило его. Более того, оно его встревожило. Однако Гейб упорно продолжал вытягивать из нее ответы, — Поскольку я не собираюсь бросать вас на произвол судьбы, вы должны довериться мне.
Так как он умел смотреть и видеть, то уловил тонкую игру эмоций на ее лице. Страх, ярость, разочарование.
Чего же она так боится?
— Думаете, я выдам им, кем бы они ни были, вас и вашего ребенка? Да поразмыслите же здраво! Зачем мне это делать?
Он готов был поклясться, что вот-вот сорвется на крик, но, к их обоюдному удивлению, просто взял ее за руку. Он удивился больше, чем она, почувствовав, как их пальцы переплелись. Когда она посмотрела на него, эмоции, которые он считал для себя недоступными, забурлили в его душе.
— Вчера вы попросили меня о помощи.
Ее лицо благодарно смягчилось, но голос оставался твердым.
— А вы не можете мне ее оказать.
— Может быть, не могу, а может быть, и не буду. — Но, как бы это ни противоречило всем его жизненным принципам, он очень хотел ей помочь. — Я не самаритянин, Лора, добрый или какой бы то ни было еще, и не люблю лишних проблем. Мне хватает и своих! Но факт остается фактом: вы здесь, а я не люблю играть втемную!
Она устала. Устала бегать, устала прятаться, устала рассчитывать только на себя. Ей нужен был кто-то, кому она могла довериться.
Когда его рука лежала на ее руке, а глаза спокойно и неотрывно смотрели в ее глаза, она почти верила, что ей нужен именно он.
— Отец ребенка умер, — начала она, осторожно нащупывая путь. Она расскажет ему, чтобы удовлетворить его, но не все. — Его родители хотят отобрать у меня ребенка. Они хотят… я не знаю… заменить, вернуть то, что они потеряли, чтобы продолжить род. Мне их жаль, но ребенок им не принадлежит! — Снова этот взгляд. Неистовый, полный желания защитить. Тигрица, охраняющая своего тигренка! — Это мой ребенок!
— Никто с этим не спорит. Почему вам приходится скрываться?
— У них много денег и много власти.
— Ну и что?
— Ну и что? — Снова придя в ярость, она отодвинулась. Контакт, столь утешительный для них обоих, был нарушен. — Вам легко говорить, когда вы принадлежите тому же миру. И всегда принадлежали. У таких людей, как вы, Гейб, ничего не отнимают. Не осмеливаются. Вы не знаете, что это значит, когда ваша жизнь зависит от чужих капризов!