Она явно заинтересовалась этим наглым незнакомцем. И смерила его взглядом с головы до ног. Он был одет в светлые брюки, купленные в Лондонском «Харродсе». Обувь и ремень были от Балли. Собственно, он никогда не носил ремни другой фирмы и не надевал другой обуви. Очевидно, она осталась довольна осмотром, но, тем не менее, с прежней практичностью спросила:
— У вас так много денег, чтобы ужинать в «Ритце»?
— У меня хватит денег, чтобы пригласить вас на ужин. — усмехнулся Дронго, — можете не беспокоиться. В крайнем случае, мы заплатим вдвоем.
— Я не смогу заплатить, — сразу ответила она, но, поняв, что он пошутил, улыбнулась и спросила: — Как вас зовут?
Он назвал свое имя. Затем добавил:
— Вообще-то все называют меня Дронго.
— Это такое красивое имя?
— Название птицы.
— Интересно, — вежливо сказала она, — а меня зовут Моника. Моника Эклер.
— У вас красивое имя и необычная фамилия. — заметил Дронго.
— Я полька. Мой отец чистокровный поляк, а мама была наполовину белоруска. Так можно говорить?
— Лучше сказать — из Белоруссии. Теперь я понимаю, откуда вы знаете русский язык.
— Я училась в школе лучше всех. Я сдавала специальный экзамен по русскому языку, — сказала Моника, — и у меня были только пятерки.
Дронго не стал уточнять, почему она сказала о матери в прошедшем времени и где именно она сдавала специальный экзамен. Все это можно было узнать сегодня вечером за ужином. Он уже обратил внимание, что при выходе из зала, на ступеньках, сидела симпатичная украинка и читала книгу. Она подняла голову и смотрела на Дронго и Монику.
— Значит, договорились? — спросил Дронго. — В семь часов у ресторана «Ритц»?
— Хорошо, — кивнула Моника, — я обязательно приду.
Проводив ее до выхода, он подошел к украинке. Это была Екатерина Вотанова, аттендант украинской группы. Она была чуть ниже среднего роста, ходила обычно в брюках, носила короткую прическу, явно придав своим темным волосам красноватый оттенок, имела не совсем характерный для украинки нос с горбинкой, упрямые тонкие губы и красивые светло-зеленые глаза. Дронго поразил ее внимательный взгляд еще при первой встрече. Вотанова находилась в поездке вместе со своим молодым мужем — поэтом Андреем Бондаренко. Ей было двадцать четыре, а мужу двадцать шесть. Дронго вспомнил, что про эту семейную пару ему говорил Вейдеманис.
— Интересная книга? — спросил он Вотанову.
— Интересная, — с явным вызовом ответила она, закрывая книгу.
Дронго чуть наклонился и разобрал, что это стихи Андрея Бондаренко.
— Вы читаете только стихи своего мужа? — улыбнулся Дронго.
— Такие у меня предпочтения, — сказала она равнодушно, — кажется, вы уже сумели пригласить одну даму на ужин.
— Вы слышали наш разговор, — понял Дронго.
— Вы говорили так громко, что вас невозможно было не услышать, — заметила Вотанова.
— Это последствие ранения, — признался Дронго, — извините, если я вам помешал читать стихи. Я бы с удовольствием пригласил и вас на ужин, но, к сожалению, не могу.
— Почему? — она подняла голову.
— Вы с мужем, — объяснил он, — а значит, уже заняты.
— Какой вы целомудренный, — улыбнулась женщина.
— Это я с виду произвожу впечатление старого, глупого и лысого человека. На самом деле я молодой и пушистый. Кстати, по возрасту я гожусь вам в отцы. Мне сорок один, а вам двадцать четыре.
— На моего папу вы явно не тянете, — рассмеялась молодая женщина. — А откуда вы знаете, сколько мне лет?
— Я регулярно читаю в Интернете все сообщения о нашей группе. Это же интересно знать, с кем именно собираешься провести ближайшие два месяца.
— И вас впечатляет эта поездка?
— Очень, — с воодушевлением ответил он, — я просто в восторге.
Он отошел от нее. Неизвестно почему, но ему понравились и ее несколько дерзкие ответы, и ее глаза. Странно, что у этой молодой симпатичной женщины были такие умные глаза. «Кажется, во мне говорит женоненавистник, — подумал Дронго. — Или идиот». Почему у красивой женщины не может быть умных глаз? Впрочем, нет, как правило, это не совпадает. И дело не в самой женщине. Красивая женщина с детства находится в окружении восхищенных мужчин и считает, что для подлинного совершенства ей не обязательно развивать свой ум. Достаточно удачно выйти замуж. Очевидно, Вотанова принадлежала к другой категории женщин, которые предпочитают добиваться всего собственными усилиями.
Он вышел из здания. В саду на скамейке сидел Пьер Густафсон. Увидев Дронго, он отвернулся. У Густафсона с утра явно было плохое настроение. Дронго прошел дальше не останавливаясь. Он понимал, что швед сейчас не захочет ни с кем разговаривать. Однако неожиданно он услышал грубый голос Густафсона:
— Там наконец закончили эту пресс-конференцию?
— Да, — сказал Дронго, поворачиваясь к нему. — А вам, кажется, неинтересно там присутствовать?
— Мне вообще неинтересно жить, — поморщился Пьер.
На его заросшем рыжей щетиной лице было отвращение и к этому солнцу, и к этому городу, и к своему собеседнику.
— В таком случае не нужно было соглашаться на участие в «Экспрессе», — спокойно заметил Дронго, — ведь вы могли отказаться.
— А вы зачем согласились? — огрызнулся Пьер. — Здесь половина писателей, а вторая половина — агенты, готовые истребить друг друга. И у всех свои задачи. И мне не нравится ни этот «Экспресс», ни его участники, ни вы лично.
— Вы пьяны, Пьер, — хладнокровно заметил Дронго, — и вам лучше проспаться. Идите в отель и ложитесь спать.
— Мне еще только учителей не хватало, — поморщился Густафсон, — сам знаю, что мне делать.
— Опять напился? — услышал Дронго громкий голос за спиной и обернулся. Это был Павел Борисов.
— Извини его, — сказал болгарин, — мы всю ночь вместе пили. Это жара так на него действует. Он северный человек, не привык к жаре.
— А мне казалось, что вам должна нравиться такая погода, Пьер, — заметил Дронго.
Густафсон вздрогнул. Посмотрев на Дронго, он мрачно, с явной угрозой поинтересовался:
— Кто вам рассказал про меня? Или вы тоже из этих?
— До свидания, — не ответив на вопрос, Дронго прошел дальше.
У выхода стояло несколько человек. Босниец Мехмед Селимович разговаривал с представителями Лихтенштейна и Андорры. Словно в насмешку, от этих карликовых государств были представлены два гиганта, один из которых был даже выше Дронго. Стефан Шпрингер из Лихтенштейна был высоким белокурым мужчиной, а Альваро Бискарги из Андорры — типичным представителем иберийских народов, словно сошедшим с картин времен Реконкисты. Все смеялись, слушая Шпрингера, который рассказывал анекдоты. Мехмед Селимович был невысокого роста, горбоносый, с проницательными темными живыми глазами. У него были небольшие усики, и внешне он сильно отличался от другого представителя Боснии — Нехада Величковича, интеллектуала в очках и с тонкой шеей.