– А это хочешь смотреть? – спросил Дерек. В телевизоре была картинка: дядька в хоккейной маске и с большим ножом в руке тихо-тихо подбирается к кровати, а в кровати спит девочка.
– Давай другую картинку, – попросил Томас.
* * *
Добираться домой было одно удовольствие. Движение на дорогах к этому часу уже рассосалось. Джулия знала кратчайший путь как свои пять пальцев и чихать хотела на осторожность и правила дорожного движения.
По пути Бобби рассказал жене про таракана из Калькутты, которого обнаружил на туфле, когда они с Фрэнком очутились на красном мосту в саду близ Киото.
– Потом перенеслись на Фудзияму, гляжу на туфлю – таракана как не бывало.
Впереди показался перекресток. Джулия сбросила скорость, но поблизости не было ни одной машины, и Джулия проскочила перекресток не останавливаясь.
– Почему ты не сказал об этом в агентстве?
– Некогда было вдаваться в подробности.
– Куда же, по-твоему, девался таракан?
– Я и сам голову ломаю. Совсем извелся. Они миновали Кроуфорд-каньон и выехали на Ньюпорт-авеню. По дороге разливался таинственный желтый свет фонарей.
Слева на пологом холме, словно роскошные океанские лайнеры, блистали огнями огромные особняки в тюдоровском и французском стиле. Нашли где ставить такие дома. Во-первых, стоят эти махины бешеные деньги, а занимают чуть не всю площадь маленьких земельных участков. А во-вторых, среди почти что тропической растительности такая архитектура выглядит просто смешно. Очередная калифорнийская блажь. Вообще-то чудачества калифорнийцев даже нравились Бобби, но некоторые действовали на нервы. Вот как сейчас. И чего он взъелся на эти особняки? Или у них с Джулией мало своих забот? Дело, наверно, вот в чем: всякая, даже пустяковая, несуразица напоминает ему про безбрежный хаос, который чуть не поглотил его во время путешествия с Фрэнком.
– Чего ты несешься как на пожар?
– Надо и несусь, – буркнула Джулия. – Хочу поскорее вернуться, уложить вещи, смотаться в Санта-Барбару, разузнать про Поллардов и скинуть это кошмарное дельце.
– В таком случае зачем тянуть канитель? Дождемся Фрэнка, отдадим деньги и алмазы, извинимся и скажем, что он славный малый, но мы выходим из игры.
– Это невозможно. Бобби закусил губу.
– Ты права. Сам не понимаю, почему мы не можем пойти на попятную.
Машина взлетела на вершину холма и свернула на север. Шоссе, ведущее к хребту Рокинг-Хорс, осталось в стороне. Еще пара улиц – и они дома. Притормозив на повороте, Джулия украдкой взглянула на мужа.
– Ты действительно не понимаешь, почему мы не в силах послать все к черту?
– Нет. А ты понимаешь?
– Понимаю.
– Так объясни.
– Со временем сам сообразишь.
– Ладно темнить. На тебя это не похоже. “Тойота” подъехала к знакомому кварталу и двинулась по знакомой улице.
– Если я скажу, ты расстроишься, бросишься меня разубеждать, затеешь спор, а я не хочу с тобой спорить.
– С чего ты взяла, что мы станем спорить? Вот и дом. Джулия поставила машину на тормоз, выключила фары и двигатель и обернулась к мужу.
В темноте глаза ее поблескивали.
– Предположим, я объясню, почему мы так носимся с делом Полларда. Только тебе это объяснение придется не по нутру. Из него получается, что мы вовсе не такие добрячки, какими кажемся. Ты возомнил, будто мы ангелы небесные: в жизни-то разбираемся, но по натуре сама невинность. Как Джимми Стюарт и Донна Рид в молодости. Ты у меня фантазер, я тебя за это и люблю. Так что давай обойдемся без объяснений, а то мои слова спустят тебя с небес на землю, ты начнешь доказывать, что я не права, а мне это неприятно.
Бобби чуть не кинулся спорить, что спорить не собирается, но, покосившись на жену, вздохнул.
– Мне все кажется, будто я боюсь себе в чем-то признаться. Будто когда мы закончим дело и я наконец пойму, почему я так усердствовал, то окажется, что у меня были не такие уж благородные побуждения. Чертова мнительность. Можно подумать, я плохо себя знаю.
– Наверно, узнавать себя приходится всю жизнь. И то до конца так и не узнаешь.
Джулия наскоро поцеловала мужа и вылезла из машины.
Подходя к дому, Бобби взглянул на небо. Недолго же продержалась ясная погода. Луна и звезды скрылись за тучами. Бобби смотрел в непроглядную темень наверху, и его томила невесть откуда взявшаяся мысль, что из черной бездны на них низвергается огромная, страшная тяжесть. Что за тяжесть – Бобби не видел: черное на черном не разглядишь. Но он точно знал, что гибельная громада приближается к ним все быстрее и быстрее.
Золт сдерживал гнев, словно бешеного пса, грозящего сорваться с цепи. Он по-прежнему раскачивался в кресле. Невидимый пришелец уже несколько раз прикасался к затылку Золта. Сперва рука ложилась на голову легко, как шелковая перчатка, и мгновенно отдергивалась. Тогда Золт прикинулся, будто ему нет дела ни до незримого гостя, ни до его руки. Гость успокоился, осмелел, прикосновения сделались решительнее.
Чтобы не спугнуть пришельца, Золт не стал ворошить его мысли, и все же кое-какие слова и образы до него долетали. Гостю, наверно, невдомек – это ведь даже не мысли, а брызги мыслей, крохотные, как капли, падающие из прохудившегося ржавого ведра.
Несколько раз Золт уловил имя “Джулия”. А однажды вместе с именем промелькнул ее образ: симпатичная темноглазая шатенка. Сама ли Джулия прикасалась к Золту или это знакомая незваного гостя, Золт не разобрал. Может быть, никакой Джулии вообще не существует. Какая-то она неземная: от нее исходило бледное свечение, а лицо такое доброе и безмятежное, как у святых на картинках из Библии.
То и дело до Золта доносилось слово “ползучок”. Иногда он различал целые фразы с этим словом: "помни про ползучка”, “не попадись, как ползунок”. После этого слова незнакомец всякий раз убирал руку. Но ненадолго. Золт изо всех сил старался, чтобы он не почуял недоброе.
Кресло качалось, поскрипывало: “Скрип.., скрип.., скрип..."
Золт ждал.
Сознание отрешенно внимало чужим мыслям.
"Скрип.., скрип.., скрип..."
Дважды всплыло имя “Бобби”. На второй раз вслед за именем появился расплывчатый образ: еще одно лицо, и тоже очень доброе. Воображение незнакомца явно приукрасило его облик, как и облик Джулии. Черты Бобби вызвали у Зол та глухие воспоминания, но Бобби он увидел не так отчетливо, как Джулию, а приглядеться пристальнее нельзя: пришелец почувствует его любопытство и упорхнет.
Золт долго и терпеливо приваживал пугливого незнакомца. Он ловил новые слова и образы, но понять, что за ними стоит, не было никакой возможности: