Затем на глазах потрясенных, окаменевших зрителей Азраил достал из кармана зажигалку, щелкнул и поднес к своей одежде бледный язычок пламени. Его одежда, видимо, заранее пропитанная горючим веществом, мгновенно вспыхнула, и Азраил запылал, как огромный живой факел. Прижав свернутую картину к груди, он принялся читать какую-то молитву, или заклинание на незнакомом языке и двинулся к окну.
— Стоять.., остановить… — бормотал Легов, но сам не сделал и шага в сторону пылающего человека.
Азраил легко вскочил на подоконник, распахнул окно и бросился в него, как бросаются в ледяную воду.
Все присутствующие подбежали к окну и уставились в него. — Внизу, на тротуаре, быстро догорала жалкая кучка плоти, которая совсем недавно внушала ужас сотням людей.
— Ну на этот-то раз, надеюсь, он не оживет! — шепнула Маша Старыгину, заглядывая через его плечо.
— Хорошо, что он ничего не поджег, — озабоченно проговорил Лютостанский, оглядывая свой кабинет. — Здесь собрано столько культурных ценностей!
— Как — не поджег? — возмущенно перебил его Легов. — А «Мадонна Литта»? Это, по-вашему, не культурная ценность? За это еще кто-то ответит! — и он угрожающе уставился на Старыгина.
— Батенька, — прервал его Лютостанский, — я же вас пытался предупредить, но вы меня не слушали! Вы перепутали картины!
— Что значит — перепутал?
— Картина, которую вы так любезно отдали этому странному господину с разными глазами, — это не «Мадонна Литта»! Это — та странная работа, которую повесили на ее место!
Ваши люди вернули ее накануне… Конечно, это некоторая редкость, она представляет безусловный интерес, но все же не Леонардо…
И вообще она не числится на балансе Эрмитажа!
— Действительно? — Легов несколько оживился. — А где же «Мадонна Литта»?
— Картина, которую принес Дмитрий Алексеевич, — рядом, вот она лежит на моем столе!
Легов схватил второй холст и поспешно развернул его.
Перед присутствующими открылась картина, изображающая Испанскую площадь в Риме. Яркий летний день, фонтан в форме каменной барки… Только в центре его, свернувшись, покоилось каменное чудовище, похожий на огромную ящерицу двухголовый монстр, из пасти которого извергалась вода.
— Что это? — пророкотал Легов. — Старыгин, вы снова пытаетесь ввести нас в заблуждение?
Имейте в виду, это не сойдет вам с рук!
— В самом деле, Дмитрий Алексеевич, батенька, объясните, — жалобно пробормотал Лютостанский. — В чем дело? Впрочем, я ведь чувствую, что это — та самая картина.., я узнал ее…
— Все очень просто! — Старыгин торопливо сдвинул со стола бумаги и разложил на нем холст. Затем он достал ватный тампон, смочил его в растворителе и провел по картине.
Сквозь яркие, торопливые мазки начала проступать великолепная живопись Леонардо. Полукруглые арки окон, голубое итальянское небо с пробегающими по нему облаками, чистый высокий лоб Мадонны, озаренный мягким неярким светом, ее глаза, нежно опущенные к лицу младенца… В этих глазах светятся и счастье материнства, и светлая грусть в преддверии неизбежного расставания… Вот проступили его кудрявые золотые волосы, его живой, ласковый взгляд, обращенный к каждому из нас, обещая понимание и прощенье.
«Я с вами, — словно говорил этот взгляд, я вас не покину!»