— Ты ее кормил?
— Теперь это пустая трата еды.
— Она должна быть в хорошей форме.
— Почему?
— Он захочет увидеть ее.
— Чтобы заманить его.
— Да.
— Тогда мы ее покормим.
Он начинает подниматься.
— Когда у меня высохнут ногти, — добавляет она.
Харроу вновь усаживается на траву, наблюдает, как Лунная девушка дует на ногти.
Через какое-то время переводит взгляд на море. Солнце так серебрит его, что поверхность кажется чуть ли не белой.
Он не может найти ни одного корабля, ни плывущего на север, ни — на юг. Возможно, они спрятались в солнечном блеске.
«Лендровер» отбыл, когда Эми и собаки еще оставались на лугу. Потом она поехала на встречу в собачий приют на юге округа, и ее уже никто не сопровождал.
— И что все это означает? — спросила она собак, но они понятия не имели.
По приезде в приют Эми оставила своих деток в машине, только опустила все стекла на дюйм, чтобы обеспечить циркуляцию воздуха.
Ни Фред, ни Этель, ни Никки не выразили желания сопроводить ее. Собаки понимали, где находятся. И выглядели подавленными.
Бухгалтер Эми, Даниэла Чибоки, также доброволец «Золотого сердца», дожидалась ее в обшарпанном офисе собачьего приюта.
— Вчера ты выкупила собаку за две тысячи баксов? — первым делом спросила она.
— Вроде бы да, если смотреть с этой стороны, получается, что так, образно говоря.
— И что мне с тобой делать?
— Мамочка, думаю, ты можешь отправить меня в военное училище, чтобы из меня там выбили дурь.
— Если бы я была твоей матерью, ты бы знала цену доллару.
— Ты всего на пять лет старше меня. Ты не можешь быть моей матерью. Только моей мачехой, если бы вышла замуж за моего отца.
— Эми…
— Но, поскольку я никогда не знала, кто был моим отцом, я не могу познакомить тебя с ним. И потом, эти две тысячи баксов я взяла не со счета «Золотого сердца». Они — мои.
— Да, и каждый год, когда пожертвований на работу нашей организаций не хватает, ты покрываешь разницу из своего кармана.
— Я всегда жду, что Бэтмен в образе Брюса Уэйна выпишет чек, но напрасно.
— Если ты будешь продолжать в том же духе, то через пять лет у тебя не останется ни цента.
— Пять лет — это вечность. За пять лет может случиться что угодно. А собакам я нужна сейчас. Я тебе говорила, что ты очень похожа на Одри Хепберн?
— Не пытайся сменить тему. Одри Хепберн не была наполовину японкой и наполовину норвежкой.
— Как вообще встретились твои родители? Работали на китобойном судне? Китовый жир, амбра и любовь с первого взгляда? Слушай, Муки уже виделся с Джанет Брокман?
Мукаи Чибоки, мужа Дани и юриста «Золотого сердца», друзья звали Муки.
— Он собирается заняться ее разводом pro bono [12] , — ответила Дэни. — Маленький мальчик и девочка чуть не разбили ему сердце.
Юридическая фирма Муки, он специализировался на сделках с недвижимостью, располагалась в скромном двухэтажном доме в Корона-дель-Мар. И редкий прохожий мог представить себе, что у шести его клиентов состояние оценивалось более чем в миллиард долларов.
Собак в офисе Муки привечали. Каждый день он отправлялся на работу со своим золотистым ретривером Бойко и всегда приветствовал Фреда и Этель восклицанием: «Милые детки!»
— Готова туда идти? — спросила Эми.
— Нет.
— Я тоже.
Работники собачьего приюта хорошо их знали. Они бывали здесь как минимум раз в неделю.
Лютер Остин, присматривающий за собаками, провел их в дальнюю часть здания, в псарню.
Маленькие, но чистые клетки тянулись вдоль бетонной дорожки, и во всех были собаки. Большие — по одной в клетке, маленькие иной раз делили клетку на двоих или троих.
Некоторые пребывали в такой депрессии, что лежали, глядя в никуда, даже не поднимая головы.
Иногда какая-нибудь из маленьких собак тявкала, но большинство помалкивало, словно знали, что их судьба — чей-то дом или усыпление — зависит от поведения.
Большинство составляли дворняги. Примерно четверть выглядели чистопородными. Каждая собака была прекрасна по-своему, и для всех время неумолимо отсчитывало оставшиеся дни и часы.
Поскольку количество брошенных собак значительно превышало возможности всех организаций, занимающихся их спасением, каждой приходилось ограничиваться какой-то одной породой.
В собачьих приютах старались как могли, чтобы пристроить беспородных собак. И тем не менее каждый год усыпляли их тысячами.
Эми хотелось останавливаться у каждой клетки, почесать за ухом и погладить каждую собаку, но она не хотела будить в них ложные надежды, да и не смогла бы оставить собаку, прикоснувшись к ней.
Лютер Остин подвел их к двум собакам, ради которых они и приехали. Первой была Мэнди, чистокровный золотистый ретривер, милая девочка девяти лет от роду, морда которой побелела от возраста.
Хозяева Мэнди вышли на пенсию. Они хотели провести несколько лет, путешествуя по Европе. Мэнди более не вписывалась в их жизнь.
— У нее артрит, — доложил Лютер, — и зубы не в таком хорошем состоянии, как хотелось бы, но в целом она здорова, и впереди у нее не один год полноценной жизни. Нам трудно пристроить собаку ее возраста. Она, вероятно, сторицей отплатит за любовь, которую получит, и заслуживает лучшей доли, чем усыпление.
— Мы ее берем, — кивнула Дани.
Второй сиротой был кобель, наполовину золотистый ретривер, наполовину кто-то еще, с определением породы получалось не очень, возможно, австралийская овчарка. Его нашли в промышленной зоне, в ошейнике, но без закрепленной на нем бирки со всеми необходимыми сведениями.
— Похоже, его там бросили, — пояснил Лютер. — Пару недель он оставался предоставленным самому себе, вот и отощал.
Бездомный пес стоял у дверцы клетки, сунув черный нос в ячейку проволочной сетки.
— Как думаешь, сколько ему лет? — спросила Дани.
— Года три-четыре. Никаких болезней.
— Он прошел осмотр у ветеринара? — спросила Эми.
— Нет. Если вы его возьмете, мы все оплатим. Клещи у него есть, но немного.
Ежегодные поиски дома для нескольких сотен чистопородных собак представляли собой нелегкую задачу. А уж пристроить беспородку было куда труднее.
Хвост двигался без перерыва. Уши стояли торчком, карие глаза молили.