Мерное биение волн, лампа-луна, подвешенная в четверти миллиона миль, соседство собак создавали ощущение вневременности, умиротворения, глубокого покоя, которые всегда ждут, чтобы их нашли, едва стихает шум дневной суеты.
У Эми возникло неприятное предчувствие, что едва ли в ближайшее время ей удастся насладиться таким вот спокойствием. И очень может быть, что не удастся уже никогда.
Возможно, увидев их во внутреннем дворике, Барри начал подниматься по склону. Собаки, конечно же, его обогнали.
Из многих хороших качеств, свойственных Паккардам, Эми более всего восхищалась состраданием, которое проявлялось в их выборе собак. Они брали только тех золотистых ретриверов, которые нуждались в особой заботе и едва ли могли найти себе дом.
Мортимера еще щенком, в несколько недель от роду, нашли в мусорном контейнере, куда его выбросили, потому что у него было расщепление позвоночника с параличом задних лап. С ним обошлись, как с мусором, и в этом ему повезло: могли утопить в ведре перед тем, как отправить в контейнер.
Три ветеринара, к которым привозили Мортимера, заявили, что спасать его нецелесообразно: слишком велики повреждения. И порекомендовали усыпление.
Но в его выразительной морде, в мягком и веселом характере Эми увидела не проблемы, а душу, такую же светлую, как и любая другая.
Поначалу Мортимер ходил только на передних лапах, волоча задние. Потом ему хирургически удалили безнадежно деформированную левую заднюю лапу, после чего последовали долгие недели лечения. В итоге щенок научился не только ходить, но и бегать на трех оставшихся лапах.
И теперь пятилетний Мортимер стал незаменимым помощником при оказании психологической помощи. Милли брала его с собой в детские больницы, где детей-инвалидов вдохновляли смелость и добрый нрав Мортимера.
Дейзи была слепой. Ориентировалась по запахам, звукам, инстинктам, но также старалась держаться рядом с Мортимером, ее верным поводырем и спутником.
Вверх по склону, заросшему посеребренной зеленью, вели ступеньки, по которым трехлапый Мортимер и слепая Дейзи взбирались с энтузиазмом, охватывающим всех золотистых ретриверов, едва те понимают, что в доме гости.
Обычно быстро вращающиеся хвосты направляли их к Эми и Брайану. Но на этот раз, едва они преодолели лестницу, попали во внутренний дворик и почуяли Никки, произошло невероятное.
Морти застыл, Дейзи — тоже, хвосты не опустились, но замерли на весу, головы поднялись, уши навострились. Как Фред и Этель, эти двое не подбежали к Никки, чтобы познакомиться, обнюхав друг друга.
Первым к ней осторожно двинулся Мортимер, потом Дейзи. Приближаясь, Морти опустил голову, через мгновение Дейзи последовала его примеру.
Мортимер лег на живот и неуклюже прополз несколько последних футов. Дейзи, почувствовав, что он делает, повторила маневр.
Когда они доползли до Никки, она наклонила голову к Мортимеру и с любовью принялась вылизывать ему морду, словно своему щенку.
С закрытыми глазами Морти блаженствовал, хвост колотился по кирпичам, которыми выложили внутренний дворик. И, что странно, не пытался в ответ лизнуть Никки.
Через полминуты Никки закончила вылизывать Морги и повернулась к Дейзи, лизнула и ее, как мать — новорожденного щенка. Веки Дейзи опустились, она удовлетворенно вздохнула.
Фред и Этель не подбежали, чтобы поприветствовать давних друзей, собак-инвалидов, словно присутствие Никки устанавливало новый порядок общения. Стояли неподалеку, пристально наблюдая за происходящим.
Поднявшись по ступеням следом за золотистыми ретриверами, Барри Паккард тоже стал свидетелем этой странной церемонии. Крупный, широкоплечий, добродушный мужчина, обычно при встрече с друзьями он говорил что-то смешное, а потом крепко жал руку и обнимал. На этот раз стоял, не произнеся ни слова, заинтригованный поведением собак.
Забыв про мартини, Милли поднялась со стула, чтобы ничего не упустить.
Эми вдруг осознала, что не только действия и поведение собак подчеркивают экстраординарность момента.
Ночь затихла, будто дом и внутренний дворик накрыли огромной стеклянной банкой. Звуковой фон — музыка, доносящаяся из одного соседнего дома, смех — из другого, кваканье лягушек, — все смолкло. Шум прибоя, и тот доносился теперь из далекого далека.
Призматические стекла шести газовых фонарей-«молний» разукрасили белый потолок внутреннего дворика подрагивающими радугами, по-прежнему освещая стулья, столы и лица, но яркость их заметно померкла.
Возможно, у Эми разыгралось воображение, но она почувствовала, что воздух насыщен какой-то новой энергией, аналогичной той, что насыщает его под тяжелыми грозовыми облаками перед первой вспышкой молнии. Но она уже не могла списать на воображение тот факт, что тоненькие волосики на руках и на шее под затылком встали дыбом, словно реагируя на повысившееся напряжение статического электричества.
Мортимер поднялся на три лапы, Дейзи — на четыре. Пять собак оглядывали друг друга (Дейзи только принюхивалась), виляя хвостами, но не сбивались в кучу.
— Я знал одного парня в колледже, — Барри Паккард нарушил очень уж затянувшуюся паузу, но заговорил негромко, чуть ли не шепотом. — Звали его Джек Данди. Без него не обходилась ни одна вечеринка. Жил ради пива, карт, девушек и смеха. На учебу тратил минимум времени и усилий. Происходил из богатой семьи, избалованный, безответственный, но такой приятный в общении.
История, которую рассказывал Барри, похоже, не имела никакого отношения к тому, что происходило между собаками. Тем не менее Эми все еще чувствовала покалывание в руках на шее, на голове.
— В одно из воскресений Джек возвращается помой после уик-энда в родительском доме. В двух кварталах от кампуса видит огонь в окнах первого этажа трехэтажного многоквартирного дома. Вбегает в дом, кричит «Пожар!», стучит в двери, коридоры быстро заполняет дым.
Эми показалось, что даже собаки внимательно слушают.
— Говорили, что Джек трижды выводил людей из горящего дома, прежде чем подъехали пожарные, спас как минимум пятерых детей, которые, если б не он, погибли бы в огне. Он услышал крики других детей, в четвертый раз пошел в дом, хотя слышал вой приближающихся сирен, поднялся на третий этаж, разбил окно, сбросил двух маленьких девочек, другие люди поймали их на растянутые одеяла, ушел в комнату за третьим ребенком и уже не появился у окна, задохнулся в дыму и умер, обгорел до неузнаваемости.
Привычный ночной шум вернулся. Тихая музыка из соседнего дома. Кваканье лягушек.
— Я не мог понять, как Джек Данди, которого я знал, гуляка, избалованный, ленивый, богатый… мог совершить такой героический поступок, отдать жизнь за других. Долгое время я чувствовал, что не понимал не только Джека Данди, но и вообще весь мир, что многое только казалось простым, будто до меня дошло, что я — актер, играющий в какой-то пьесе, и вокруг меня всего лишь декорации, а за пределами сцены все обстоит иначе.