Ему, похоже, не хватало слов, и я вспомнил одно подходящее, которое очень любил Лавкрафт, чьими рассказами мы зачитывались в возрасте тринадцати лет:
– Сверхъестественно?
– Да, это выглядело непостижимо. Я знал, что мне никто не поверит. Мне даже самому начинало казаться, что я галлюцинирую. Тогда я взял фотоаппарат и решил заснять все это на пленку, но у меня ничего не вышло.
Знаешь почему?
– Ты забыл снять крышку с объектива.
– Они не хотели, чтобы их снимали. Как только увидели камеру, сразу же разбежались и попрятались, причем быстро, как молнии. – Бобби посмотрел в мою сторону, словно желая убедиться, что его слова произвели на меня должное впечатление, а затем снова перевел взгляд на дюны. – Они знали, что такое фотоаппарат.
– Эй, а ты случайно не очеловечиваешь этих обезьян? – не удержавшись, поддел его я. – Это, знаешь ли, когда животных наделяют качествами, присущими человеку.
Не обратив внимания на мою иронию, Бобби стал рассказывать дальше:
– С тех пор я постоянно держал фотоаппарат под рукой – на кухонной стойке. Я полагал, что, если обезьяны покажутся еще раз, я сумею сделать хотя бы один снимок раньше, чем они сообразят, что происходит.
Как-то ночью, месяца полтора назад, шли отличные трехметровки и замечательный ветер с моря. И хотя было довольно зябко, я надел гидрокостюм, взял доску и провел два чудесных часа на волнах. Разумеется, фотоаппарат я оставил дома.
– Почему?
– Я не видел этих чертовых макак уже с неделю и думал, что, может, никогда их больше не увижу. В общем, вернулся я домой, пошел на кухню и взял бутылку пива. Поворачиваюсь от холодильника и вижу за обоими окнами обезьян – висят снаружи на рамах и смотрят на меня. Я протягиваю руку за фотоаппаратом…
А его нет.
– Ты просто оставил его в другом месте.
– Нет, он вообще исчез. Дело в том, что, уходя на пляж, я не запер входную дверь. Больше я так не поступаю.
– Ты хочешь сказать, что мартышки украли фотоаппарат?
– На следующий день я купил одноразовый фотоаппарат и снова положил его на стойку возле плиты.
В ту ночь я оставил свет в доме включенным, запер дверь и, взяв борд, снова отправился на пляж.
– Снова шла хорошая волна?
– Волна была так себе, но я хотел дать обезьянам еще один шанс проявить себя. И они им воспользовались. Пока я отсутствовал, они разбили форточку, открыли окно и украли фотоаппарат. Больше они ничего не взяли.
Теперь я понял, почему в стенном шкафчике вместе со швабрами Бобби хранил помповое ружье.
Этот коттедж всегда привлекал меня, казался идеальным убежищем: на самом краю мыса и ни единого жилища вокруг. По ночам, когда с пляжа уходил последний серфер, небо и океан образовывали сферу, внутри которой уютно светился огнями домик Бобби.
Это напоминало круглое стеклянное пресс-папье с метелью, внутри которого царили мир и восхитительное уединение. Однако теперь столь заботливо взлелеянное уединение превратилось в пугающую изоляцию. Вместо ощущения покоя здесь воцарилась напряженная атмосфера тяжелого ожидания.
– И еще они оставили мне предупреждение, – сказал Бобби.
Я тут же представил себе записку, на которой корявыми печатными буквами написано: «ПОБЕРЕГИ СВОЮ ЗАДНИЦУ». И подпись: «ОБЕЗЬЯНЫ». Однако мартышки, видимо, оказались достаточно умны, чтобы не оставлять вещественных улик. И более непосредственны.
– Одна из них нагадила мне на постель.
– Как мило!
– Они очень скрытны, как я уже говорил, – продолжал Бобби. – Я решил не предпринимать больше попыток сфотографировать их. Если бы как-нибудь ночью я все-таки сумел их щелкнуть, они бы, наверное… Ну, разозлились, что ли.
– Ты их испугался. Я не знал, что такому крутому парню может быть не по себе, и не подозревал, что ты способен бояться. Этой ночью я узнал о тебе много нового, братишка.
Бобби не хотелось признаваться в трусости.
– Ты ведь поэтому купил ружье? – не отставал я.
– Просто я решил, что не помешает время от времени ставить этих сволочей на место, показывать, кто тут хозяин и что хозяин этот – я, черт побери! Но я их не боюсь. В конце концов, они всего лишь обезьяны.
– И – не обезьяны.
– Временами мне начинает казаться, что, болтая по телефону с Пиа, я ненароком подхватил какой-нибудь вирус и заразился от нее всем этим сверхъестественным бредом. Если она одержима Каха Хуной, то я, похоже, стал одержим этими обезьянами нового тысячелетия – именно так их могли бы назвать бульварные газеты, верно?
– Обезьяны нового тысячелетия… В этом определенно что-то есть. Что-то сумасшедшее.
– Вот-вот. Поэтому-то я и не стал о них никому рассказывать. Не хочу, чтобы за мной гонялись журналисты из таблоидов, не хочу быть похожим на тех придурков, которые утверждают, что знакомы со снежным человеком и видели инопланетян на летающих блюдцах в форме тостера. Представляешь, что за житуха у меня бы началась?
– Ты превратился бы в такое же чудище, как я.
– Вот именно.
Ощущение, что за мной наблюдают, усилилось еще больше. Я чуть было не позаимствовал у Орсона его любимый номер – низкое горловое рычание.
Пес, стоявший между нами с Бобби, оставался настороже, но хранил молчание. Голова поднята, ухо вздернуто. Он больше не дрожал, но теперь – это было очевидно – относился к тем, кто наблюдал за нами из темноты, с неподдельным уважением.
– Теперь, когда я рассказал тебе про Анджелу, ты знаешь, что обезьяны каким-то образом связаны с тем, что происходило в Форт-Уиверне, – подвел я итог. – Это уже не бредни «желтых газетенок». Это – реальность. Это существует, и мы не в силах что-нибудь предпринять.
– До сих пор происходит, – невпопад, как мне показалось, сказал он.
– Не понял…
– Из слов Анджелы следует, что Уиверн прикрыли не окончательно.
– Но он стоит заброшенным уже полтора года.
Если бы там оставался персонал, велись какие-то работы, мы наверняка знали бы об этом. Люди с базы приходили бы в город – за покупками, в кино…
– Ты говоришь, Анджела назвала это апокалипсисом? Концом света?
– Да, ну и что?
– А то, что, если кто-то трудится над проектом, который должен уничтожить весь мир, он не станет шляться по кино. Я повторяю, Крис, это – цунами. Тут замешано правительство! На этой волне нельзя прокатиться и уцелеть.
Я снова ухватил велосипед за руль и поставил его на колеса.
– Неужели даже сейчас, после всего, что я тебе рассказал, и после того, что рассказал мне ты сам, ты все равно будешь сидеть сложа руки?