Слева от люка можно было разглядеть два прохода, ведущие в глубь этого беспорядочного лабиринта: один шириной около полутора метров, другой чуть уже метра. Сообразив, что преподобный пользуется более широким проходом для того, чтобы приходить и уходить от своего пленника (если, конечно, тут вообще был какой-то пленник), я бесшумно скользнул в тот, что поуже. Я предпочитал застать священника врасплох, нежели столкнуться с ним нос к носу на каком-нибудь из поворотов этого лабиринта.
По обе стороны от меня громоздились коробки. Некоторые из них были перетянуты шпагатом, другие – широкой липкой лентой, концы которой свешивались перед моим лицом, словно липучка для мух. Я двигался с осторожностью, шаря рукой впереди себя, поскольку тьма была обманчивой, а мне не хотелось наткнуться на что-нибудь и устроить обвал всего этого хлама.
Я добрался до поперечного прохода, который шел в обе стороны, но не торопился выходить в него. Постоял у этого своеобразного перекрестка, прислушался, задержав дыхание, но ничего не услышал.
Тогда я осторожно высунул голову и посмотрел сначала направо, а затем налево. Этот новый коридор был узок – всего сантиметров девяносто в ширину. Свечение исходило слева и казалось теперь значительно ярче.
Справа царил непроглядный мрак, который не выдал бы своих секретов даже моим привыкшим к темноте глазам. Мне почудилось, что там, в темноте, на расстоянии вытянутой руки, обитает какое-то опасное существо, которое сейчас, сжавшись пружиной, изготовилось к прыжку.
Я стал убеждать себя в том, что тролли живут под мостами, злые гномы – в пещерах и глубоких шахтах, что гремлины обитают лишь в заброшенных котельных, а гоблины, будучи демонами, не осмелились бы устроить свое логово в доме священника. Наконец я шагнул в узкий проход и повернул налево, оставив непроницаемую тьму у себя за спиной.
И в ту же секунду раздался визг – такой пронзительный и страшный, что я крутанулся вокруг своей оси и выбросил вперед руку с пистолетом, уверенный, что сейчас на меня набросятся сразу все тролли, злые гномы, гремлины, гоблины, призраки, зомби и еще парочка взбесившихся мальчиков-мутантов, в обычные дни прислуживающих у алтаря. К счастью, я не нажал на курок, поскольку секундное помешательство прошло и я сообразил, что визг раздался не позади меня, а впереди – там, где горел свет.
Этот третий жалобный стон донесся оттуда же, откуда и первые два, и заглушил шум, который я произвел, собираясь оказать сопротивление орде воображаемых врагов. Однако здесь, на чердаке, стон прозвучал иначе, чем когда я находился внизу. Во-первых, теперь он не так уж напоминал плач маленького ребенка. Сейчас этот звук показался мне гораздо более странным, если не сказать обескураживающим, словно из человеческой глотки вырвалось несколько тактов какой-то сверхъестественной музыки.
Мне подумалось, не повернуть ли назад и вернуться к стремянке, но я все же не исключал до конца возможность того, что кричал ребенок, находящийся в опасности. К тому же, если я вернусь, мой пес поймет, что я наложил в штаны. В этом мире, где имели значение лишь семья и дружба, он был одним из трех моих самых близких друзей, и, поскольку семьи у меня больше не было, я придавал огромное значение тому, что подумает обо мне Орсон.
Слева от меня коробки закончились. Дальше шли выстроенные пирамидой плетеные летние стулья, покрытые слоем лака корзины из камыша и тростника, обшарпанный комод с овальным зеркалом – таким мутным от старости, что я не смог увидеть в нем собственного отражения. Дальше громоздились груды какого-то непонятного барахла, прикрытые тряпками, а затем снова начались коробки.
Я повернул за угол и услышал голос отца Тома. Он говорил тихо, успокаивающим тоном, но слов я пока разобрать не мог.
На моем пути оказалась паутина, которая сразу же облепила мое лицо и прижалась к губам поцелуем призрака. Левой рукой я стер липкие нити со щек и козырька кепки. На вкус паутина оказалась горьковатой и пахла грибами. Гримасничая, я стал отплевываться, пытаясь делать это бесшумно.
Я стремился к новым открытиям, и поэтому голос преподобного Тома манил меня так же неудержимо, как дудка крысолова из Гаммельна. Все это время я с трудом удерживался от желания чихнуть. Повсюду было полным-полно пыли – такой сухой и мелкой, что казалось, будто она лежит здесь еще с прошлого века.
Еще один поворот – и я оказался в последнем коротком проходе. Примерно в двух метрах после окончания этого узкого коридора из коробок виднелась изнанка пологого ската крыши. В размытом желтом свете, источник которого находился справа и был пока не виден, можно было рассмотреть стропила, скрепы и доски крыши, на которых крепился шифер.
Передвигаясь украдкой к концу прохода, я слышал, как под моими ногами поскрипывает пол. Звук был негромким и вполне обычным для такого рода помещений, и все же он мог выдать меня.
Голос святого отца звучал теперь более отчетливо, и все равно я мог разобрать лишь одно слово из пяти.
Неожиданно послышался второй голос – высокий и дрожащий. Он на самом деле напоминал голос ребенка и вместе с тем был совершенно ни на что не похож.
Он был не таким мелодичным, как ребячий голосок, и в нем не слышалось детской невинности. Я не мог понять ничего из того, что он говорит, если в этих звуках вообще имелся хоть какой-то смысл. Чем дольше я прислушивался, тем более странными они мне казались. Наконец собеседник отца Тома умолк, и я двинулся дальше.
Коридор закончился, упершись в длинный прямой проход, который опоясывал чердак по периметру. Я осмелился выглянуть.
Слева царил сумрак, а справа – в юго-восточной стороне строения – я ожидал увидеть источник света и преподобного с его плачущим пленником. Однако выяснилось, что они находились за еще одним изгибом коридора, тянувшегося вдоль правой стороны дома.
Пригибаясь, поскольку крыша спускалась здесь довольно низко, я пошел по этому проходу шириной около двух метров, миновал узкое ответвление, уходившее вправо, в глубь лабиринта из громоздящихся коробок и старой мебели, и остановился в двух шагах от угла.
Теперь лишь один поворот отделял меня от лампы.
Внезапно на внутренней обшивке кровли и стропилах возникла и начала корчиться жуткая страшная тень: острые зазубренные лапы копошились по сторонам огромной круглой туши. Это было так жутко, что я едва не выстрелил, вцепившись в «глок» обеими руками.
Когда моя паника улеглась, я осознал, что увидел всего лишь увеличенную тень паука, повисшего на шелковой нити паутины. Насекомое, видимо, находилось так близко к лампе, что его тень проецировалась на потолок и выглядела огромной.
Для безжалостного убийцы я что-то чересчур пуглив. Возможно, все дело в той банке пепси-колы с кофеином, которую я выпил на бензоколонке, чтобы прополоскать рот после рвоты. В следующий раз, после того как я кого-нибудь убью и проблююсь, надо будет принять валиум и запить его диетической пепси. Иначе моя репутация холодного и беспощадного мясника окажется безнадежно подмоченной.