Как я и предполагал, кухня не отличалась ни изысканностью интерьера, ни чистотой. Впрочем, не тянула и на хлев. Конечно, беспорядок имел место быть, хватало и крошек для муравьев, если они пожелали бы нанести дружественный визит.
Слабый, но неприятный запах пропитывал хорошо охлажденный воздух. Я не смог идентифицировать его источник, поначалу подумал, что это фирменный запах Человека-гриба, ибо только он мог источать такие вот странные и нездоровые запахи, не говоря уже о смертоносных спорах.
Я не знал, что ищу в его доме, но полагал, что узнаю, как только увижу. Что-то притягивало бодэчей к этому человеку, вот я и последовал за ним, чтобы выяснить, а чем же он их так заинтересовал.
После того как я покружил по кухне, безуспешно пытаясь истолковать значение недопитой кружки с кофе, покоричневевшей банановой шкурки на разделочном столике, грязной посуды в раковине, обычного содержимого ящиков и полок буфета и столов, я осознал, что воздух не просто прохладный, но необъяснимо холодный. На всех открытых частях тела пот уже практически высох, а на шее, у кромки волос, по ощущениям превратился в лед.
А необъяснимым такой холод казался потому, что даже в пустыне Мохаве, где без кондиционеров существование человека не представлялось возможным, в таких старых домах редко ставили общую систему кондиционирования. Отдельные, устанавливаемые в окне, кондиционеры, по одному на комнату, считались эффективной альтернативой дорогой общей системе, монтаж которой в такой вот развалюхе определенно не оправдывал вложенных средств.
На кухне оконного кондиционера я не обнаружил.
Зачастую жильцы таких домов пытались воздействовать на жару только ночью и исключительно в спальне. Иначе со сном возникали серьезные проблемы. Но даже в столь маленьком доме установленный в спальне кондиционер не мог в достаточной мере охладить воздух во всех помещениях. И уж, конечно, не смог бы превратить кухню в холодильник.
Кроме того, оконные кондиционеры очень уж шумели: свою лепту вносили и гудение компрессора, и шелест лопастей вентилятора. Но я никакого шума не слышал.
Пока я стоял, склонив голову, прислушиваясь, дом ждал в тишине. И, поразмыслив, я вдруг осознал, что тишина эта неестественная.
Вроде бы на этом потрескавшемся линолеуме, постеленном поверх разболтавшихся от времени, жары и естественной усадки половиц, я должен был слышать каждый свой шаг. Однако туфли мои издавали не больше шума, чем лапы кота, идущего по подушкам.
В гостиной с минимумом мебели царил тот же беспорядок, что и на кухне. Старые книжки в обложке, купленные, несомненно, у букинистов, и журналы валялись на полу, на диване, на кофейном столике.
Журналы оправдывали ожидания. С фотографиями голых женщин между статьями об экстремальных видах спорта, о спортивных автомобилях, о трогательно наивных методах соблазнения, в окружении материалов, рекламирующих травки, повышающие потенцию, и устройства, гарантирующие увеличение размеров мужского, для многих самого важного телесного органа, и я говорю не о мозге.
Мой самый важный телесный орган — сердце, потому что это единственное, что я могу отдать Сторми Ллевеллин. А кроме того, его удары, которые я слышу, пробуждаясь утром, являются наилучшим доказательством того, что ночью я не присоединился к сообществу мертвых, упорно не желающих покидать этот мир.
Книги в обложке меня удивили. Женские романы.
И, судя по картинке, более целомудренные, где груди редко вздымаются и лифы с них не срывают. В таких романах упор делается не на секс, а на любовь, так что они разительно отличались от журналов, заполненных фотографиями женщин, которые ласкали свою грудь, широко раскидывали ноги, сладострастно облизывали губы.
Когда я поднял одну из книг и пролистал ее, страницы пробегали под моим пальцем совершенно бесшумно.
К этому моменту я, похоже, уже не слышал никаких звуков, за исключением тех, что шли изнутри: ударов сердца да шума бегущей крови в ушах.
Именно тогда мне и следовало сделать ноги. Странный глушащий эффект пропитанной злобой атмосферы дома должен был меня встревожить.
Но в моей жизни странного ничуть не меньше, чем запаха жарящегося мяса или шипения плавящегося жира, поэтому встревожить меня не так-то просто. Более того, должен признать, что я склонен, о чем иногда приходится сожалеть, потворствовать своему любопытству.
Беззвучно пролистывая страницы романа, я подумал, а может, Человек-гриб живет не один? И эти книги читает его подруга.
Но эта версия не нашла подтверждения в спальне. В стенном шкафу лежала и висела только его одежда. Неприбранная постель, грязные носки и нижнее белье, недоеденная булочка с изюмом на бумажной тарелке, оставленной на прикроватном столике, однозначно указывали на отсутствие в доме женщины.
А кондиционер, встроенный в окно, не работал. Не гнал в спальню охлажденный в своем чреве воздух.
Слабый неприятный запах, который я уловил на кухне, здесь определенно усилился, чем-то напоминая запах сгоревшей изоляции электропровода с примесью аммиака, угольной пыли, мускатного ореха и при этом какой-то другой.
Короткий коридор, в который выходила дверь спальни, упирался в ванную. Зеркало давно следовало протереть. На полке лежал тюбик пасты без крышки. Маленькую корзинку для мусора с верхом заполняли использованные бумажные салфетки и всякая мелочевка.
Напротив спальни Человека-гриба, в противоположной стене коридора, была еще одна дверь. Я предположил, что она ведет в чулан или вторую спальню.
Уже на пороге воздух стал таким холодным, что я видел свое дыхание, паром вылетающее изо рта.
Ледяная дверная ручка повернулась. А за порогом лежала чернота, которая высосала из моих ушей последние звуки. На мгновение я даже перестал слышать удары собственного сердца.
Черная комната ждала.
За прожитые двадцать лет мне пришлось побывать во многих темных местах, в некоторых отсутствовал лишь свет, в других — надежда. Но, насколько я могу судить, ни одно не могло сравниться темнотой с этой странной комнатой в доме Человека-гриба.
То ли здесь вовсе не было окон, то ли окна забили фанерой и тщательно заделали все стыки, но в нее не проникал и самый тоненький лучик солнечного света. Не горело ни одной лампы. А если б в этой темноте висели настенные электронные часы со светящимися цифрами, то, наверное, цифры эти сияли бы, как маяк в ночи.
Стоя у самого порога, вглядываясь в эту абсолютную черноту, я словно видел перед собой не комнату, а далекий регион Вселенной, где древние звезды давно уже превратились в черные дыры. Пронизывающий до костей холод, а место это точно было самым холодным в доме, плюс давящая тишина также указывали на то, что за порогом — межзвездный вакуум.
На этом чудеса не заканчивались: свет из коридора не мог даже на долю дюйма проникнуть в мир, который начинался за дверью. Демаркационная линия между светом и полнейшим его отсутствием, вернее, демаркационная плоскость поднималась вертикально от внутреннего края порога, по стойкам дверной коробки до притолоки. Эта чернота не просто сопротивлялась свету, не отражала его, а полностью поглощала.