Похоже, мое термоядерное воображение готово было расплавить стенки реактора.
Я твердил себе, что это видение не более реально, чем недавнее видение гигантского паука в шахте лифта.
Бобби Хэллоуэй называет мое воображение цирком с тремя сотнями арен. Сейчас я находился на двести девяносто девятой арене, где танцевали слоны, ходили колесом клоуны и тигры прыгали сквозь горящие обручи. Настало время выйти из шапито наружу, купить воздушной кукурузы, кока-колы и немного остыть.
Я со стыдом понял, что не могу заставить себя включить фонарик. Я был парализован страхом перед тем, что стояло передо мной.
Части моего сознания хотелось верить, что я пал жертвой цепной реакции собственного воображения. Но хотя начало этой реакции положил я сам, у меня были основания для страха. Уже упомянутые мной эксперименты в области генной инженерии (некоторые из них были задуманы моей матерью, большим авторитетом в области генетики) однажды вышли из-под контроля. Несмотря на высокую степень биологической защиты, созданный учеными штамм ретровируса вырвался из лаборатории. Благодаря выдающимся талантам этой твари жители Мунлайт-Бея и в меньшей степени люди и животные из окружающего мира… менялись.
Хотя эти изменения были сильными и временами ужасными, все же они (за некоторыми исключениями) не слишком бросались в глаза и позволяли властям успешно скрывать правду о катастрофе. Даже в Мунлайт-Бее случившееся было известно всего нескольким сотням человек. Я сам выяснил это лишь месяц назад, после смерти отца, знавшего все страшные подробности и сообщившего мне то, чего я теперь желал бы не знать. Остальные горожане жили в счастливом неведении, но долго так продолжаться не могло: мутации становились все заметнее.
Именно эта мысль парализовала меня в тот момент, когда я, если инстинкт меня не обманывал, оказался лицом к лицу с неведомым, стоявшим передо мной в темном проходе.
Теперь мое сердце колотилось.
Я испытывал отвращение к себе. Если мне не удастся взять себя в руки, я буду вынужден всю жизнь спать под кроватью из страха перед букой, который может залезть под простыню, пока я буду дремать.
Держа фонарик большим и указательным пальцами и растопырив три других, я протянул руку в могильную темноту, дабы доказать себе, что мои страхи беспочвенны. И прикоснулся к лицу.
Крыло носа. Уголок рта. Мой мизинец скользнул по упругой губе и влажным зубам.
Я вскрикнул, отпрянул и нажал на кнопку фонарика.
Хотя луч был направлен на пол, мне хватило отраженного света, чтобы рассмотреть стоявшую передо мной «сущность». У нее не было ни клыков, ни глаз, горящих адским огнем, и состояла она из вещества более твердого, чем эктоплазма. «Сущность» была облачена в легкие брюки «чинос», желтую рубашку-поло и светло-коричневую спортивную куртку. В этой фигуре не было ничего замогильного. Она скорее напоминала уличного хулигана.
Этот малый лет тридцати, ростом в метр семьдесят с небольшим, был коренаст и напоминал быка, который стоит на задних ногах, обутых в кроссовки «Найк». У него были коротко остриженные, черные волосы, желтые безумные глаза гиены и толстые алые губы. Он казался слишком громоздким для того, чтобы беззвучно скользить сквозь непроглядный мрак. Его зубы были мелкими, как зернышки кукурузы, а улыбка напоминала наложенное щедрой рукой холодное блюдо. Малый расточал ее, размахивая зажатой в руке дубинкой.
К счастью, то был не отрезок водопроводной трубы, а толстая палка длиной сантиметров в семьдесят. Малый стоял слишком близко, чтобы размахнуться и описать ею смертоносную дугу. При виде дубинки я не отшатнулся, а шагнул еще ближе, чтобы уменьшить силу удара. Одновременно я навел на парня «глок», надеясь, что вид пистолета заставит его отступить.
Но он не стал вздымать дубинку над головой, как лесоруб поднимает топор, а отвел ее в сторону, словно игрок в гольф. Дубинка ударила меня в левый бок, чуть ниже подмышки. Удар не был сокрушительным, но все же оказался куда болезненнее, чем японский массаж. Фонарик выпал и закувыркался по полу.
Желтые глаза вспыхнули. Я знал, что он увидел пистолет в моей правой руке и что это стало для него неприятным сюрпризом.
Кувыркающийся фонарик ударился о противоположную стену, не разбив стекла, закрутился на месте, словно пойнтер, гоняющийся за собственным хвостом, и покрыл световыми спиралями блестящие голубые стены.
Пока фонарик со стуком катился по полу, улыбающийся противник приготовился нанести мне еще один удар, на сей раз держа дубину как бейсбольную биту.
Покачнувшись от первого удара, я предупредил его:
– Назад!
Но в желтых глазах не появилось страха; широкое круглое лицо было яростным и беспощадным.
Я увернулся и одновременно нажал на спусковой крючок. Дубинка прорезала воздух с силой, вполне достаточной, чтобы раздробить мой левый висок. Девятимиллиметровая пуля со звоном отлетела от стены к стене, никому не причинив вреда. По бетонному коридору покатилось громкое эхо.
Сила инерции заставила моего противника развернуться на триста шестьдесят градусов. Между тем фонарик продолжал крутиться, и искаженные тени нападавшего снова и снова бежали по стенам, словно карусельные лошадки. Я сменил позицию, прижавшись спиной к противоположной глухой стене. Малый отделился от своей вращающейся тени и снова бросился на меня.
Комплекция парня напоминала куб из старых автомобилей, сплющенных прессом, глаза были яркими, но без глубины, покрытое желваками лицо покраснело от гнева, а в застывшей на нем улыбке не было и намека на юмор. Казалось, он родился, вырос и учился только для одной цели: чтобы забить меня насмерть.
Этот человек мне не нравился.
Но я не хотел убивать его. Я уже говорил, что не мастер по части убийств. Я увлекаюсь виндсерфингом, читаю стихи, немного пишу сам и считаю себя кем-то вроде человека эпохи Возрождения. Мы, люди Возрождения, не склонны считать кровопролитие лучшим и самым легким решением проблемы. Мы думаем. Размышляем. Раскидываем мозгами. Оцениваем возможный эффект и анализируем сложные моральные последствия наших поступков, предпочитая действовать не насилием, а убеждением, и надеемся на то, что любое противостояние может закончиться пожатием рук и уверениями во взаимном уважении, если не объятиями и приглашением на обед.
Он снова занес палку.
Я сделал нырок и отскочил в сторону.
Дубинка ударилась о стену с такой силой, что мне послышался глухой треск дерева, и выпала из онемевших пальцев моего врага, заставив того грубо выругаться.
Все-таки жаль, что это была не водопроводная труба. Тогда отдача выбила бы ему несколько молочно-белых младенческих зубов, заставила заплакать и позвать маму.
– Ну все, хватит, – сказал я.
Он сделал непристойный жест, опустил сильные руки, поднял с пола дубинку и снова шагнул ко мне.