Когда мимо нас пробежали замыкающие, мы повернулись и посмотрели вслед быстро удалявшейся процессии. Преследуемые серым рассветом, они исчезали вдали, как будто бежали за отступавшей на запад ночью.
Саша, которая была не только ди-джеем, но и автором песен, процитировала Пола Маккартни:
– "Бэби, я поражен".
– Мне есть что рассказать тебе, – промолвил я. – Сегодня ночью мы видели много странного.
– Просто каталог чертовщины, – подтвердил Бобби. Койоты исчезли в темноте. Я надеялся, что они просто свернули с переулка в овраг и вернулись в те неведомые царства, из которых появились.
– Мы видим их не в последний раз, – предсказала Саша; в ее тоне слышалась нотка дурного предчувствия.
– Может быть, – ответил я.
– Не может быть, а точно, – стояла на своем она – Ив следующий раз они не будут такими мирными.
Бобби переломил ружье, вытряхнул в ладонь патроны и сказал:
– Сейчас здесь будет солнце.
Это была не аллегория; приближался день. Беспощадное утро неторопливо снимало с ночи черный капюшон и обнажало ее мертвенно-бледное лицо.
Плотная пелена облаков не могла защитить меня от разрушительного действия солнца. Ультрафиолетовое излучение проникает даже сквозь грозовые тучи, и хотя оно обжигает не так сильно, как яркий солнечный свет, но все же повреждает мои глаза и кожу. Защитные лосьоны помогают снять ожог, однако не в состоянии предупредить меланому. Следовательно, мне нужно было искать убежище даже в такие дни, когда небо было угольно-черным, как сажа от трубки Сатаны, в которой сгорела пригоршня грешных душ. Я ответил Бобби:
– Надо немного поспать, а то от нас будет мало проку. Подави ухо, а потом заедешь за мной и Сашей между двенадцатью и часом дня. Составим план и отправимся на поиски.
– Ты не сможешь поехать в Уиверн до заката. Может быть, кому-то из нас следует отправиться туда раньше, – ответил он.
– Я за, но нет смысла делить Уиверн на квадраты и прочесывать их. На это уйдет слишком много времени. Так мы их никогда не найдем, – сказал я, гоня от себя мысль, что мы можем найти их слишком поздно. – Не имеет смысла идти туда без ищейки.
– Ищейки? – спросила Саша, засовывая револьвер в кобуру под джинсовой курткой.
– Мангоджерри, – ответил я, делая то же самое с «глоком».
Бобби заморгал глазами:
– Кошка?
– Она не просто кошка, – напомнил я Бобби.
– Да, но…
– И наша единственная надежда.
– Разве кошки могут быть ищейками?
– Эта может.
Бобби покачал головой.
– Брат, я никогда не привыкну к этому новому миру умных животных. Как будто живешь в мультфильме про утенка Дональда, где звери хихикают, а потом вспарывают себе брюхо.
– Мир Эдгара Аллана Диснея, [23] – сказал я. – Как бы там ни было, а Мангоджерри обитает в районе пристани. Нанеси визит Рузвельту Фросту. Он подскажет, как найти нашу ищейку.
Из затопленного тенями оврага к востоку от нас донесся жуткий вой койотов. Даже баньши [24] не могли бы издавать более зловещих звуков, если бы они существовали на свете.
Саша сунула правую руку под куртку, как будто снова хотела вынуть револьвер.
Такой пронзительный хор часто звучит по ночам. Обычно он означает либо успешное окончание кровавой охоты, когда стае удается затравить оленя или какое-нибудь крупное животное, либо наступление полнолуния, неизменно оказывающего на этих зверей странное влияние; но этот леденящий душу вой редко слышится после рассвета. Как и все, что мы испытали этой ночью, жуткая серенада койотов вызвала у меня дурное предчувствие.
– Хреново, – поежился Бобби.
– Белые барашки, – сказал я, что на языке серферов означает огромные волны, опасные, как стая акул.
Пока я садился в Сашин «Эксплорер», Бобби проехал мимо нас в джипе, направляясь к дому Дженны Уинг, стоявшему на другом конце города.
Мы должны были увидеться не раньше чем через семь часов, но в то утро двенадцатого апреля еще не знали, что за денек нам предстоит. Неприятные сюрпризы стали накатываться на нас один за другим, как гряда монолитных волн выше человеческого роста, плодов тайфуна, разбушевавшегося на другом конце Тихого океана.
Саша припарковала «Эксплорер» на подъездной аллее, поскольку гараж был занят машиной моего отца, а также коробками с его одеждой и личными вещами. Однажды я почувствую, что смогу расстаться с этими предметами памяти, но пока этот день еще не настал.
Конечно, я понимал, что это нелогично. Воспоминания об отце, дававшие мне силу жить, не имели никакого отношения к одежде, которую он носил от случая к случаю, к его любимому свитеру или очкам в серебряной оправе. Отец оставался со мной благодаря его доброте, уму, смелости, любви и жизнерадостности. И все же дважды за три недели, прошедшие с тех пор, как я запаковал его вещи, я раскрывал одну из коробок просто для того, чтобы посмотреть на эти очки и этот свитер. В такие моменты я понимал, что мне тяжелее, чем кажется. Водопад скорби более высок, чем Ниагара, и я догадывался, что еще не достиг дна реки.
Выйдя из «Эксллорера», я не стал торопиться в дом, хотя утро уже почти настало. День с трудом восстанавливает цвета, украденные у мира ночью; и в самом деле, вокруг царили пепельно-серые тона, приглушавшие яркие отсветы. Несмотря на кумулятивный эффект ультрафиолетового излучения, стоило провести минуту-другую, любуясь двумя дубами перед входом.
Эти калифорнийские дубы с могучей кроной и толстыми черными сучьями возвышались над домом, который находился под их сенью круглый год: в отличие от восточных дубов они не сбрасывают листву на зиму. Я всегда любил эти деревья, часто лазил на них по ночам, чтобы стать ближе к звездам, но в последнее время они стали значить для меня еще больше, потому что напоминали о родителях, которые пожертвовали собственной жизнью ради того, чтобы вырастить такого неудачного ребенка, как я, и дать мне возможность жить припеваючи.
Свинцовый рассвет придавил своей тяжестью даже ветер. Дубы стояли неподвижно; каждый лист казался отлитым из бронзы.
Спустя минуту, успокоенный этой неподвижностью, я пересек газон и пошел к дому.
Это сооружение с каменной поперечной балкой, посеребренными временем и непогодой кедровыми стропилами, шиферной крышей, низкими стрехами и просторным крыльцом было современным, но естественным и, что называется, близким к земле. Это был единственный дом, который я когда-либо знал, а учитывая как среднюю продолжительность жизни больных ХР, так и мою способность находить приключения на свою задницу, не приходилось сомневаться, что я проживу в нем до самой смерти.