Из-за задержки с троллем таверны достигли уже в сумерках. Ну да и ладно — лагерь разбивать, за водой ходить, укрепления строить и ужин варить не надо — на то и таверна. Точнее — Таверна, именно так, с большой буквы, слышалось это слово из уст моих спутников. Кстати, никогда толком не понимал разницы между таверной и корчмой. Кабак — оно понятно, сравнительно недавнее изобретение, выпивка с минимумом закуски, харчевня — наоборот, а вот два других заведения… Надо будет заодно как-то невзначай выяснить, а то брякну не в лад — кто-нибудь может обидеться. Правда, я заметил, что на Стража стараются не обижаться. И тем более не обижать. Да уж, в принадлежности к уважаемой организации есть свои плюсы. Вот только если выяснится липовость этой принадлежности, то будет тем хуже, чем до этого было лучше…
«Таверна Веселый Шуршунчик», — прочитал я с немалым удивлением на вывеске. Вот уж не думал, что персонаж нашей школьной загадки: «Маленький, пушистый, над лесом летит и шуршит — кто это?» — известен в ином мире. А вот на вопрос «Такой же маленький, такой же пушистый, тоже над лесом летит и точно так же шуршит, но не шуршунчик?» — отвечать следовало: «Брат шуршунчика».
На крылечке уже стоял, вытирая руки неизменным и неизбежным в любых мирах полотенцем, упитанный дядька в кожаной жилетке поверх шелковой рубахи и кожаном же фартуке. Жилетка изобиловала нашитыми на ней накладными кармашками, а фартук еще более изобиловал укрытым под ним пузом. Эдакий «типичный представитель класса Бармен», стереотипный до безобразия.
А рядом с крыльцом стоял танк. Нет, меня не кормили на обед подозрительными грибами. Нет, тролль не зацепил меня по голове палицей. И нет, меня не кусала никакая муха. Танк был средневековый. Точнее — его средневеково-фэнтезийный аналог, а именно — рыцарский конь. Боевой конь тяжеловооруженного и тяжелобронированного всадника. Обычно этот зверь и сам укрыт от вражеского оружия, но сейчас он стоял без боевого снаряжения, за исключением притороченного к седлу здоровенного бревна с железным навершием. Хм, очевидно, сие должно изображать копье? Так вот ты какой, северный олень, то есть рыцарский ланс, конечно же…
Вот дверь Таверны, сбитая «в елочку» из довольно-таки мощных деревянных плах, открылась, и на крылечко вышел плотно упакованный в броню дядька. На мой взгляд — чуть крупнее среднего, но это по меркам моего родного мира, тут это должно было считаться довольно впечатляющим. За ним двое служащих Таверны волокли плотно набитые тюки. Он что, уезжать собрался, на ночь-то глядя? Так я и спросил:
— А вы не поздновато в дорогу собираетесь, уважаемый?
— Ух ты — настоящий Страж Грани! В чем-то коллега, можно сказать! Ой, я не представился: Паладин Света, барон ван Дрын.
— Страж Грани. Не барон, потому можно звать просто Котом. А можно спросить, не нарываясь на вызов, что за странное имя? Я не хочу быть непочтительным, но такое название баронства…
Дядька заразительно расхохотался:
— Нет, это в честь вон того дрына, — он указал на копье. — А владений у меня, как у Паладина, давшего обет скромности, — увы. Наш король человек мудрый, потому даровал за заслуги просто титул. Прозвище было до того. А вообще-то я Ольерт. — Барон протянул руку: — Будем знакомы.
— Будем. Тогда меня можно звать Виктором.
— Виттор? Очень приятно. Ладно, Страж, еще увидимся — это я точно знаю. А что до времени — у меня частенько ночью самая работа. Клиентура как раз оживляется.
Барон отправился к коню, а я увидел странное явление — он как будто шел в круге света, не очень яркого, но… Воспользовавшись артефактом-различителем, я увидел, что он просто-таки накачан Светлым Астралом, «аж из ушей выплескивается». Забавный персонаж…
— Барон, надо же, жив еще! — В голосе Миккитрия слышалось явное и нескрываемое уважение. — Настоящий благородный человек, даром что барон в первом поколении.
— А кем он был до получения титула?
— Говорят, из семьи горшечника. Откуда-то с юга, говорят, из портового города Дюк.
Поужинав (кстати, хозяин Таверны не нас встречал, а Ольерта провожал) и покивав головой в такт рассказам о нападении гоблинов и о коварном тролле, я отправился спать. Точнее — впитывать новый кусок информации о новом для меня Мире.
* * *
Спалось в эту ночь, как обычно в этом Мире после чего-то по-настоящему впечатляющего. То есть — выключился-включился. Только под утро снилась всякая муть, причем в буквальном смысле слова. Какой-то нереально густой туман, как в мультиках рисуют. И я бреду в этом тумане, и какое-то странное сосущее чувство внутри. Из-за этого «молока» вокруг как само собой вырвалось:
— Я ежик. Я упал в реку…
Раздавшееся в ответ уханье филина (или совы — не специалист я на слух различать) прокатилось по спине стайкой мурашек. Еще хватило куражу или дури ляпнуть:
— Псих!
Тут внутренний голос буквально взвыл: «Грань! Грань рядом!», после чего сотворил с нашим общим телом и сознанием нечто эдакое — и я проснулся. Стоя около двери своей комнатушки, причем в полном снаряжении. Или это автопилот у меня такой, что я собрался, не приходя в сознание, или сон с туманом был далеко не просто сном.
Ну, раз уж оделся — пойду вниз, в общий зал. И насчет завтрака поразведать, и по поводу борьбы со щетиной. Бритва-то у меня была, но вот мой станочек Wilkinson Sword превратился в тривиальную «опаску». Может, она и была прямым аналогом инструмента золингеновской стали, но вот навыка общения с таким орудием самоубийцы-маньяка у меня не было. Один раз я побрился на полном автопилоте, на рефлексах не то тела, не то второго «я». Однако воспоминания о том, как я, не отдавая себе отчета в вытворяемом, вожу по горлу острейшей железякой, до сих пор вызывали нервную дрожь. Да и останься станок в исходном состоянии — без воды (желательно — горячей) и мыла было бы трудновато обойтись. Бороду отпустить, что ли?
Спускаясь в зал, я осознал, что теперь я в курсе местных денежных отношений. Забавно — тут, в Мире, также существовала когда-то двенадцатеричная система счета, как и производная от нее шестидесятеричная. И если у нас она осталась в качестве системы отсчета времени и в градусной мере углов, то здесь — в денежных расчетах. Один золотой делился на шестьдесят серебряных монет, серебрушка — на сто двадцать медяков. По крайней мере — в Империи. Монету, как и положено для феодального мира, чеканили все, кто мог себе позволить. Подлинность золотой или серебряной монеты определялась подлинностью металла и весом. С медью было сложнее, тут многое зависело от авторитета чеканившего монету государства. Взять, например, медный чайник, к которому приценивался накануне. Если пересчитать его цену в медные монеты, то, в зависимости от номинала медяков, металла в них могло оказать раза в три меньше, чем ушло на посудину.
Как следствие, если самовольная чеканка серебра и золота могла, при надлежащем качестве изделий, сойти с рук — не считая штрафа в виде тройного размера неуплаченного налога, — то за штамповку меди эти самые руки обрубали. Как вариант — каторжные работы в шахтах.