Треньк. Треньк. Больно!
Резкий удар, жгучая тянущая боль в правом плече и бедре. Черт, они по мне стреляют! Штанина начинает просачиваться кровью. Треньк! Мне крышка. Сейчас нашпигуют стрелами под завязку. Получу посмертный фирменный пирсинг под рваного ежика. Перед глазами все поплыло. Из последних сил крикнула:
— Справились, трусы! Четырнадцать мужиков на одну…
Докончить не успела, получила удар по затылку — и пришла вязкая темнота.
Сознание не имело ни малейшего желания присоединяться к телу, сообщая, что дураков тут нет, ему и снаружи не кисло. Тело не очень-то и уговаривало, поскольку, приблизившись, сознание приносило только боль. Нет, боль, холод и какое-то странное покачивание. Я не мешала спорам между ними, попросту плывя на волнах из болезненной мари: вверх — вниз, вверх — вниз. Мне чудилось: «скрип-скрип, скрип-скрип», порой перед глазами мелькали металлические прутья, но все видения сносило волной муторной боли и опять вверх — вниз, вверх — вниз…
Реальность дрожала и двоилась. Мне то безумно хотелось согреться, и я стучала зубами, как волк из детской сказки, то изнемогала от невозможного, невыносимого жара. Тошнило. На голове и глазах — толстая льняная повязка. Ее иногда снимали, иногда завязывали глаза снова.
Время от времени меня поили какой-то горькой дрянью, укутывали в теплую меховую доху и делали перевязки, намазывая раны сильно пахнущей темной мазью, похожей на деготь. Мне было дурно, так дурно, что я потеряла всякий стыд, отдаваясь в чужие руки. Видела лекаря через раз, и только руки, бережно опутывающие меня новыми чистыми бинтами. «Скрип-скрип, скрип-скрип…»
Отупляющая повторяемость — боль, жар, холод и руки. Горький напиток, несущий желанный покой, мирное забытье без мутных огненных кошмаров, и вновь всплески боли от заново перевязываемых ран. И постоянно при этом невыносимо болела голова…
Очнулась я от промозглого холода и сырости, пропитавшей до самых костей. Где я? С трудом приподнявшись на локте здоровой руки, разглядывала необычайно «уютную» камеру без окон, с мокрой слизью на стенах. Попутно обнаружила дополнительные украшения на руках и шее. Выполнил-таки обещание — посадил в клетку, снабдив кандалами и ошейником. Слово сдержал, хвалю. Долг платежом страшен.
Подползла к стене и, облокотившись спиной, внимательно изучила кандалы. Подстраховался гад, клепаные надел. В сущности, и эта модель не проблема, вывихнула палец — и свободна. Голову тоже вывихнуть? Умеет мужчина отомстить с размахом. Не поленились, цепи на кольцах вверху закрепили, под самым потолком. Вляпалась я по самые гланды и выхода не вижу. При самой бурной фантазии, даже чудесным образом избавившись от внушительного панковского набора, ногтями мне путь наружу не проковырять и продраться сквозь завалы не получится — плечо и бедро болят острой колющей болью.
Хороша я буду, свалившись в обморок на броске через плечо. Погодите ребята, счас полежу, отдохну и добью к чертовой матери. Эй, интуиция, как мыслишь — подождут? И я о том же. Блин, почему при рождении мне никто не сказал, что кроме интеллекта нужно прокачать удачу? Ужасающее упущение. Хрен с ним, вот пахнет от меня ароматом помойки — это да, одежда в крови, грязи, местами порвана, раны старыми, испачканными повязками замотаны, но хоть замотаны. Вместо волос колтун. Бомжатник на выезде. К месту, кто спер мою любимую бандану на сувенир?
За дверью послышались гулкие шаги и металлический лязг. О, у меня гости, а гостей радушной хозяйке этого «великолепия» принято встречать стоя. Но я сразу не смогла, присела с трудом, со скрипом зубов, но присела, а потом подтянулась на цепях дрожащими, неверными руками и перевалилась на каменную лавку. Все ж не на полу. Потом, захватив цепи, оперлась руками и попой о выступ на стене и выпрямилась на подкашивающихся ногах.
Почти. На самом-то деле я почти сидела на этом выступе, понимая: упаду, второй раз не подняться.
Бьющий по ушам скрип двери. В проеме нарисовался гориллообразный дядечка, заросший по макушку черной шерстью и с удивительно добрыми маленькими глазками. Он протопал ко мне:
— Ожила? Ну и славно. Надоть хозяину сказать. На-кась, подкрепись, — и сунул в руки глиняную кружку с водой и ломоть хлеба. Спаситель! Лишь только сейчас я поняла, что умираю, хочу пить. Чуть не засмеялась. Я и так умираю. Почти наверное умру с ранами в средоточии сырости. Тут не то что ранения — укола иглой хватит, чтобы схлопотать заражение и в течение максимум недели отравиться к праотцам. Значит, можно себя не беречь. Будем куражиться по полной.
Выхлебав воду до дна и вернув посудину, я покрутила хлеб в руках и отложила. Чувство голода не беспокоило. Тюремщик осуждающе покачал головой и, направляясь к выходу, сказал:
— Ты это, не фордыбачься, тута тебе на сутки. Лопай, копи силушку, хозяин-то у нас лютой.
Какая исчерпывающая характеристика: «лютой хозяин». Что ж, подождем, делать все равно больше нечего. В моем гранд-отеле нет ни окон, ни часов, и ход времени определить тяжело. Сколько прошло минут или часов, пока снова не раздался звук шагов, сказать невозможно даже приблизительно.
«Какая я популярная, все ходят и ходят», — хрипло посетовала я, приподнимаясь на цепях с каменной лавки и пережидая приступ головокружения. На этот раз ко мне пожаловал симпатичный подтянутый мужчина, — если кому, в отличие от меня, нравятся блондины лет тридцати-тридцати пяти, с очами голубого цвета и разряженные, словно петух. Никакого минимализма в украшениях — «все свое ношу с собой». «Петух» танком пер ко мне, потирая миниатюрные ручонки:
— Рад, что ты очнулась!
С чего бы? Сияет, словно лампочка Ильича в период электрификации всей страны. Ему тоже, что ли, патрон вкрутили или два провода подсоединили, сами знаете куда?
— Ты кто, попрыгунчик? — стала допытываться я.
Раздулся тетеревом на токовище, грудь колесом выкатил!.. Зря старался, кстати, до Иалониных размеров ему, как до Китая из Европы на трехколесном велосипеде катить… Бровки грозно сомкнул:
— Как ты смеешь, шлюха, разговаривать со мной в подобном тоне? Я хозяин замка и окрестных земель, лорд Гайно!
Ясненько. То, которое не тонет. Учту. Стоп. Хозяин? А где Кондрад? Неужели продал меня этому? Как сей козлик меня обозвал? Каркнула:
— Но-но, огрызок племенной аристократии, давай полегче на поворотах, я тебе не давала, чтоб меня оскорблять.
Его перекосило. Может, добьет сразу и не придется устраивать этот никому не нужный цирк? Мужик покраснел, запыхтел, кажись — дым ушами выходить стал. Жиденький тип ногами затопал, схватился за штаны и заверещал:
— Я тотчас исправлю это упущение и устрашу, а следом приведу тебя, мерзкое плебейское отродье, к покорности!
Это он о чем гуторит? Это он моего папу оскорбляет?
— Чем ты можешь меня испугать, ошибка козлиного ДНК?
— Я покажу тебе, сука, главное грозное оружие дома Гайно, не знающее поражения и устрашающее всех, кто его видел! — И развязал штаны.