— Бог миловал.
— Напрасно. Большие ассоциации с жизнью сие увлечение имеет. Да и времени для дум очень много. Очень повышению фантазии и рассудительности способствует. Про терпение я уже и не говорю… Стало быть, на том и порешим? У вас машина есть?
— Есть.
— Отлично. Узнайте завтра, во сколько выпускают банщицу, позвоните мне в гостиницу — вот телефон, — и начнем помолясь. Договорились?
— Вот она, — указал я Заозерному на высокую, угрюмую женщину, выходящую из здания.
— Подъезжай к ней вплотную, — скомандовал он и, когда я выполнил требуемое, распахнул дверцу.
— Уголовный розыск, — представился он, мазнув воздух удостоверением. — Токарева Виктория Павловна? Присаживайтесь, у нас к вам есть вопросы.
— Да вы что, спятили совсем?! — распугивая прохожих, сорвалась на крик женщина. — Меня только что выпустили! Вы уже между собой договориться не можете? Никуда не поеду!
— Поедете, поедете, — сладким голосом пропел Заозерный, выбираясь из машины и цепко беря ее за локоть, — у коллег наших к вам одни вопросы, у нас другие… Вы думали, все так просто? Навешали лапшу на уши, и все? Нет, матушка моя, придется оставить мысли о благополучном исходе. Мы ведь как: не мытьем, так катаньем…
— Ордер покажите, — хмуро сказала она.
— А это не арест, — сообщил Заозерный, — это обычное задержание по подозрению… Можете потом жалобу составить, мы не возражаем. — И уже другим, официальным тоном скомандовал: — В машину! Ты мне еще сопротивление оказать попробуй… Ну! Быстро!
Вздохнув, женщина села на заднее сиденье. Капитан втиснулся рядом. До отдела ехали молча, только время от времени в зеркале заднего вида я ловил ее настороженный и ненавидящий взгляд.
— Где у вас тут побеседовать можно… Без свидетелей? — спросил Заозерный, плотоядно глядя на угрюмую банщицу.
— Если Беликовой нет, то у меня. — Я показал кабинет.
— Ты покури пока, — попросил капитан, убедившись, что кабинет пуст, — а мы с дамой побеседуем малость… За жизнь…
— Но…
— Все будет нормально, — заверил Заозерный, закрывая дверь перед моим носом.
Вздохнув, я вытащил из пачки сигарету и, прикурив, привалился к дверному косяку, готовясь к долгому ожиданию. Когда я прикуривал новую сигарету от окурка старой, в конце коридора показалась массивная фигура моей соседки по кабинету.
— Боже мой, Вадик, знали бы вы, какое счастье вас видеть, — на одесский манер растягивая слова, сообщила мне Беликова.
— Почему? — удивился я.
— Хоть что-то в этом отделе стоит столбом, — заявила она, рассматривая меня с нарочитой плотоядностью.
Невзирая на мрачное настроение, я невольно улыбнулся. Катю Беликову я, без лишнего преувеличения, обожал. Это был прекрасный человек с невыразимо страшной судьбой. Пятидесятисемилетний подполковник с фигурой и внешностью Нины Усатовой и горьким остроумием Фаины Раневской. Так мы иногда и называли ее между собой: «Наша Фаина». Она не обижалась. Матерщинница, острослов, умница и невероятно, немыслимо добрый человек, она, как я и Григорьев, стояла у самых истоков создания «полиции нравов». Первая встреча с ней всегда была для человека шокирующей, вторая — желанной. Не любить эту сумасбродную, мудрую сквернословку было просто невозможно. Но, к сожалению, именно таким женщинам чертовски не везет в личной жизни.
«Фаина» никогда не была замужем. Как она выражалась: «Несколько раз пыталась, но размеры не подходили мне по всем стандартам». Наверное, все же мы, мужчины, изрядные сволочи. Предпочитаем ярких красоток с тусклым характером и панически боимся характеров ярких, самобытных. Я иногда пытался понять: а смог бы я взять в спутницы женщину такой яркости, будь она лет на тридцать моложе, и с презрением к самому себе понимал — нет, не смог бы, испугался бы раствориться в ней, не удержать, не вынести контраста. Кстати, сама Беликова была создана именно из контрастов. Редкий знаток поэзии Серебряного века, она с детской увлеченностью перелопачивала сотни «женских детективов» — литературу несовместимую. Увлеченно читала, возмущаясь время от времени: «Глупость какая! Это ж какая дура так пишет?» Переворачивала обложку, смотрела на фотографию, качала головой: «А с виду — приличная женщина», — и вновь шуршала страницами.
Ненавидела готовить и готовила бесподобно. Презирала современные нравы и жалела проституток… Да что говорить — о ней не расскажешь. Ее надо знать. Когда у меня умер отец, Катя на несколько часов уехала из отдела, а вернувшись, протянула мне толстую пачку денег: «Отдашь, когда сможешь». А потом я узнал, что она заложила фамильные серьги. Она была из Одессы, армянка по матери, дворянка по расстрелянному большевиками прадеду, и в целом мире у нее не было никого, кроме двух безродных собак и тощего, вечно пропадающего на улице кота…
— Вызывает меня сейчас Григорьев, — жизнерадостно сообщила она мне, прикуривая папироску с ловко смятой гильзой, — в документах я напортачила. Ну, думаю, отымеет сейчас по первое число… Ты бы видел, как я бежала к нему в кабинет! И что? Посмотрел на меня грустно: переделайте, говорит, Екатерина Юрьевна, душевно вас прошу… Нет, все-таки мужчины — сволочи! И опять в моей сексуальной жизни беспросветно, как у дяди Тома в… этой… в хижине! А ты что здесь стоишь, как Мальчиш-Кибальчиш от «сферы сексуальных услуг», способный день простоять и ночь продержаться?
— Да вот…
Объяснить я не успел: в кабинете послышался такой звук, словно кто-то что есть мочи влепил мокрым полотенцем слону по заднице. Беликова внимательно посмотрела на меня и, решительно отодвинув с дороги, прошла в кабинет. Я вынужден был последовать за ней.
В кабинете друг против друга, разделенные столом, стояли Заозерный и Токарева. Капитан машинально прижимал ладонь к своей покрасневшей физиономии.
— Оказывается, в отличие от меня есть женщины, способные твердо сказать «нет», — саркастически заметила Беликова, — и что здесь происходит, позвольте вас спросить?
— Это банщица той самой сауны, — обреченно пояснил я, — с Васильевского… Она должна знать девочек… бывших там…
— Да-а, Вадик, — укоризненно протянула Беликова, — не ожидала от тебя.
— Здравствуйте, Екатерина Юрьевна, — неожиданно для меня поздоровалась с Беликовой банщица, — давненько не виделись…
— Что люди? Горы и те друг с другом сходятся… Если водка не паленая, — философски откликнулась Беликова и, повернувшись ко мне, скомандовала: — Поди прочь! И это «братское чувырло» с собой забрать не забудь, — брезгливо ткнула она пальцем в Заозерного.
Понурившись, мы покинули кабинет.
— Ну и что? — уныло спросил я в коридоре.
— Что-что… Сволочь, а не баба, — в тон мне отозвался капитан, — не бить же ее, в самом-то деле… Хотя иногда так хочется! Именно женщину, именно сапогом по морде… Я — садист?
— Идеалист, — попытался пошутить я. На душе было гадко. Время текло издевательски медленно. Наконец дверь распахнулась, и мимо нас с гордым видом прошествовала Токарева. Заозерный инстинктивно дернулся следом, но я удержал его за рукав: