— Слушай, ты, «урожденный полицейский»… Ведь все хорошо в меру. А что сверх того, так то ни тебе, ни окружающим радости не приносит. Повоевал свое, и будет…
— Так ведь «свое»-то еще не отвоевал, — вздохнул он. — Я еще могу… Устал, оступился, но ведь могу… Отдохну, и снова за дело… Таких ошибок уже не повторяя…
— Сам же говоришь, что плохо, когда все в драку лезут, вот и перестань воевать. Займись чем-нибудь другим, поспокойнее…
— Не могу. Это как раз моя «драка». Уголовные дела должны не журналисты, не певцы и не электрики, а сыщики раскрывать. Это мое занятие. Я этому учился, у меня опыт есть…
— Блаженный ты, Сидоровский, — сказала она. — Или малость заработавшийся… У тебя от твоей службы крыша поехала. Как можно так себя уродовать?! Ты посмотри, в кого ты превратился! Где тот парень, за которого я замуж выходила? Я ни за что не поверю, что без этой работы прожить нельзя. Ты же капканом железным стал…
— Это я слышу постоянно, — вздохнул он. — Наверное, доля правды в этом есть… Но я отдохну, приду в себя, и…
— Нет, не придешь, — сказала она и встала с дивана. — Я это уже поняла. Ты до конца жизни будешь бегать за преступниками. Ты без них не можешь… А вот без меня ты сможешь. Без меня, без друзей, без дома… Сережа, разве у нас семья? Тебе посторонних людей жалко, а меня не жалко? Что это за жалость такая однобокая? Ты себя хочешь в жертву приносить? А меня-то за что приносишь? Я моложе с годами не становлюсь. Я семью иметь хочу, детей растить… Дом, где хозяин есть, хочу. Устала я, Сережа… Устала…
— Поэтому к Врублевскому и пошла? — тихо спросил он.
Медленно, словно не веря своим ушам, она повернулась и чуть испуганно посмотрела на него.
— Кто тебе это сказал?.. Я хотела сказать: откуда ты взял эту чушь?
— Если бы это была чушь… Но мои глаза говорят мне, что это правда… А сказал мне лично Врублевский.
— Этого не может быть, — нервно рассмеялась она. — Он не мог этого сказать… Потому что этого не было…
— Перестань, Наташа, — попросил он, — не надо… И ты, и я знаем, что это правда… Я только хочу знать: почему — он? Почему ты выбрала именно моего врага? Почему…
Он задохнулся и замолчал. Молчала и женщина. Как-то сникнув в один миг, она растерла пальцами виски, словно у нее заболела голова, подошла к креслу и опустилась в него. Не поднимая глаз, тихо сказала:
— Вы очень похожи с ним, Сережа…
— Мы с ним?! Да уж, просто копии. И по характеру, и по внешности, и по убеждениям. Близнецы. Двойняшки. Может быть, ты просто ошиблась в темноте?
— Не юродствуй. Вы действительно похожи. Вы разной масти, но одной породы. Вы оба сильные, непокорные, чуть жестокие, оба притягиваете к себе женское внимание, но настолько увлечены своим делом, что приносите в жертву тех, кто вас любит, а потом очень переживаете это. Странные люди, вы тяготитесь быть долго со своей избранницей, рветесь от нее в походы, бои, путешествия, а от нее требуете, чтобы она была своей преданностью похожа на жен декабристов, или словно мы живем по церковным законам, где измена — страшный грех, а развод невозможен. На дворе конец двадцатого века, а легендарное долготерпение русских женщин осталось в прошлом. Мы много слабее своих прабабок, Сережа. Думаешь, это легко — ждать? Жизнь так быстротечна, хочется успеть попробовать все, а кругом столько соблазнов… Не знаю, как это получилось… Словно наваждение какое-то, словно я на миг получила возможность делать все, что хочу, и не отвечать за это. А вы похожи, очень похожи… Жизнь развела вас по разные стороны закона, но вы одной породы и одной крови. Вы упрямы и жестоки, и вы будете идти напролом, не уступая друг другу ни в чем… Не знаю, чем это закончиться…
— Я знаю, — сказал Сидоровский. — Я его посажу… Но я все равно не понял, почему ты это сделала.
— Я сказала, просто ты не захотел понять. Вы похожи, Сережа… Только его жизнь покалечила серьезней, чем тебя… Он мне нравился, — призналась она. — Тебя никогда не было дома, а когда ты приходил, был усталый и изможденный, загруженный проблемами, говорил только о работе и жил только работой, а я… Я была на втором плане… Но желание остаться с ним не было надуманным, оно возникло случайно. Не знаю, как все это получилось… Никогда не думала, что со мной такое может быть…
— Я тоже, — признался он. — Смеешься над мужьями-рогоносцами и не ведаешь, что сам в любой момент можешь оказаться на их месте… Да, все в одну кучу… Правы люди: беда одна не приходит…
— Ну и что теперь будем делать? — спросила она, — Мне уходить?
— Не знаю, — сказал Сидоровский. — Сейчас я ничего не знаю… Насколько я помню, в таких ситуациях полагается топать ногами, кричать, ругаться, обещать застрелить и застрелиться самому… У нас три года назад был случай, когда муж пришел с дежурства, застал жену с любовником и застрелил ее и себя…
— А любовника? — равнодушно спросила она, чтобы хоть как-то заполнить возникшую паузу.
— Сбежал, сукин сын, — так же равнодушно ответил Сидоровский. — В окно выпрыгнул и сбежал… А мне почему-то не хочется сейчас ни кричать, ни ругаться, ни стрелять… Странно?
— Странно, — согласилась она. — И у меня какая-то беспомощная усталость в душе… Оправдываться все равно бесполезно. Тебе, с твоим характером, этого не понять, не простить… Ты-то уж точно никогда мне не изменял…
— У меня на это ни сил, ни времени не было, — вздохнул он. — Да и желания тоже не было… Я любил тебя… Но проворонил. Кого тут винить? Только себя…
— И я тебя любила, поэтому и… Я и сейчас тебя люблю. Я и на это пошла отчасти от злости на тебя, отчасти от обиды, отчасти из самоутверждения… Но что уж теперь говорить? Что сделано, того не вернешь… Скажи, как мне быть? Как скажешь, так и будет. Скажешь уйти — уйду, скажешь остаться — останусь…
— Я не знаю, Наташа. Честное слово — не знаю. Я сейчас еще не могу до конца осмыслить все это. Где- то что-то темное и тяжелое чувствую, а как определиться, как жить с этим, как поступить — не знаю… Со временем, когда разберусь в себе и в своих чувствах, может быть, и узнаю, но не сейчас… А вот к Врублевскому у меня вполне конкретное чувство…
— Он тут ни при чем, — сказала она. — Это не он начал, а я… Он меня прогнал потом…
— Наигрался и бросил, — зло прищурился Сидоровский. — Теперь радуется, сволочь…
— Не радуется, — покачала она головой. — Ему сейчас не до нас. Представляешь, как бы ты себя чувствовал, если бы я умерла, а тебя ко мне не пустили?
— Ну, хватит! — нахмурился он. — Глупостей я уже достаточно наслушался. Он у тебя такой хороший, что нимб над головой вот-вот засверкает. Я понимаю, что он тебе не безразличен, но не сейчас и не здесь, хорошо? У меня к нему свои счеты, и свое суждение о нем я составлю без чужой помощи, и уж тем более без твоей…
— Извини, — сказала она, — я просто хотела…
Она недоговорила, и в комнате вновь повисла напряженная тишина.