— Лора, отзовись же мне, детка. Ты там?
Ракель была в истерике, она так истошно кричала, так колотила по дверям, что не услышала бы Лору, даже если бы та и была в состоянии ей ответить.
Но где же мама? Почему мама тоже не стучала по двери? Разве это маму не тревожило?
Извиваясь в этом тесном жарком темном пространстве, Лора протянула руку наверх к одной из перекошенных дверей, находившихся над ее головой. Надежная преграда подрагивала под натиском маленьких кулачков тети Ракель. Лора вслепую пыталась нащупать засов. Она почувствовала под рукой теплую металлическую щеколду и явно что-то еще. Нечто неожиданное и незнакомое. Что-то живое и шевелящееся. Маленькое, но живое. Она судорожно вздрогнула и отдернула руку. Но то, до чего она дотронулась, решило перебраться со щеколды на ее ладошку и покинуло дверь вместе с ее рукой. Выскользнув из ее ладони, оно быстро побежало по ее большому пальцу, по тыльной стороне руки, по запястью и юркнуло под рукав ее платья прежде, чем она успела его смахнуть.
«Паук».
Лора не видела его, но знала, что это он. Паук. Один из самых крупных, величиной с ее большой палец, с круглым и пухлым туловищем, блестящим, словно масляным иссиня-черным и безобразным. На какое-то мгновение она застыла, не в состоянии даже вздохнуть.
Она чувствовала, как паук поднимается по ее руке, и его дерзость побудила ее к действию. Лора попыталась прихлопнуть его через рукав платья, но промахнулась. Паук укусил ее чуть выше локтя, она поморщилась от этой похожей на укол боли, а мерзкое создание стремительно перебралось к ней под мышку и укусило ее еще и там. Ей вдруг показалось, что она переживает самый страшный из кошмаров, потому что пауков она боялась больше всего на свете, и, разумеется, больше пожара. В своем отчаянном стремлении убить паука она даже и думать забыла о том, что дом над ней превращается в горящие руины. Она в панике колотила себя, потеряв равновесие, упала, вновь скатилась в подвал и больно ударилась бедром о каменный пол. Паук уже забрался под лиф ее платья и добежал до груди. Она вскрикнула, но никакого звука не последовало. Подняв руку к груди, она сильно надавила и даже через ткань почувствовала яростное сопротивление паука под своей ладонью. Лора еще отчетливей ощущала своей голой грудью, к которой он был прижат, его отчаянные попытки вырваться, но она не отпускала его до тех пор, пока не раздавила; и вновь чуть не задохнулась, но на этот раз не только от дыма.
Убив паука, она несколько секунд лежала на полу, сжавшись в эмбриональной позе, сильно и безудержно вздрагивая. Гадкие мокрые остатки раздавленного паука очень медленно сползали по ее груди. Ей хотелось залезть под лиф и стряхнуть с себя эту мерзость, но она не решилась, потому что вопреки здравому смыслу боялась, что он вдруг как-то оживет и укусит ее за пальцы.
Она почувствовала вкус крови. Она прикусила губу.
Мама...
Все это случилось с ней из-за мамы. Мама послала ее сюда, зная, что здесь пауки. Почему мама всегда была так нетерпима к проступкам, почему всегда так стремилась наказать?
Заскрипев, над головой прогнулась балка. В полу кухни появилась трещина. Ей показалось, что она смотрит прямо в преисподнюю. Вниз посыпались искры. На ней загорелось платье, и она стала его тушить, обжигая руки.
«Все это случилось из-за мамы».
Она уже не могла ползти на четвереньках, потому что обожженная кожа на ладонях и пальцах покрылась волдырями и стала слезать. Ей пришлось подняться на ноги, хотя для этого потребовалось больше сил и упорства, чем, как ей казалось, у нее было. Она шаталась от дурноты и слабости.
«Мама послала меня сюда».
Лора видела лишь колеблющееся, всеохватывающее оранжевое зарево с дымом, похожим на бесформенных, скользящих и кружащихся призраков. С трудом передвигая ноги, она направилась к маленькой лестнице, ведущей к дверям из подвала на улицу, но, пройдя не больше двух ярдов, поняла, что шла не в ту сторону. Повернувшись, она стала возвращаться туда, откуда пришла, — по крайней мере туда, откуда, как ей показалось, она пришла, — но через два шага наткнулась на печь, возле которой и в помине не было никаких дверей. Она совершенно запуталась.
«Это все из-за мамы».
Лора сжала свои обожженные руки в окровавленные, с облупившейся кожей кулаки. Она в исступлении забарабанила по печи, представляя, что каждый из этих ударов она наносит своей матери. Она страстно желала этого.
Пошатнувшись, верхняя часть дома с грохотом рухнула. Вдалеке, где-то за нескончаемой толщей дыма, как наваждение, эхом раздавался голос тети Ракель:
— Лора... Лора...
Но почему же мама не помогает тете Ракель сломать двери в подвал? Где же она, в конце концов? Подбрасывает уголь, подливает масло в огонь?
Хрипя и задыхаясь, Лора оттолкнулась от печи и попыталась идти на голос тети Ракель.
Одна из балок, сорвавшись, упала, ударила ее в спину и отбросила на полки с домашними консервами. Банки попадали, разбиваясь вдребезги. Лора упала под градом стекла. Запахло солянкой, персиками.
Прежде чем она успела понять, есть ли у нее какие-нибудь переломы, прежде чем она даже успела поднять лицо из месива консервов, еще одна балка, сорвавшись, придавила ей ноги.
Боль была настолько сильной, что ее рассудок словно отключился, не в состоянии воспринять все это. Ей еще не исполнилось и шестнадцати, и большего она вынести не могла. Она замуровала боль где-то в отдаленном уголке своего рассудка и, не поддаваясь ей, истерично билась и извивалась, негодуя на свою судьбу и проклиная свою мать.
Ее ненависть к матери, лишенная здравого смысла, была настолько сильной и искренней, что полностью затмила боль, которую она не могла позволить себе чувствовать. Ненависть переполняла ее, она заряжала ее такой демонической энергией, что ей казалось, она вот-вот сбросит со своих ног эту тяжелую балку.
«Провались ты пропадом, мама».
Верхний этаж дома обвалился на нижний с грохотом, похожим на пушечную канонаду.
«Будь ты проклята, мама! Будь ты проклята!»
Пылающие обломки двух этажей проломили уже ослабленный потолок подвала.
«Мама...»
Пальцы чешутся. К чему бы?
К посещенью душегуба.
Чей бы ни был стук,
Падай с двери, крюк.
Шекспир. «Макбет»
Молния рассекла мрачные серые тучи, словно трещина фарфоровую тарелку, резко осветив грозовыми отблесками машины, стоявшие без всякого укрытия во дворе перед офисом Альфреда О'Брайена. На деревья налетел порыв ветра. Дождь с неожиданной яростью забарабанил по трем высоким окнам кабинета, размывая открывавшийся из них вид.
О'Брайен сидел спиной к окнам. Пока слышались раскаты грома, будто стучавшего по крыше здания, он читал поданное ему Полом и Кэрол Трейси заявление.