Дом казался убежищем от грязи и беспорядка, царивших за его стенами. Однако, несмотря на богатое убранство, несмотря на удобную мебель, несмотря на чистоту и порядок, уюта и домашнего тепла здесь не чувствовалось. Вместо этого, помимо естественного напряжения, которое ощущал Рисковый, незаконно проникнув в дом, атмосферу пропитывала какая-то тревога, даже отчаяние.
Только в одном месте, на столе в столовой, Рисковый обнаружил некое подобие беспорядка. Пять рулонов чертежей, схваченных резинками. Увеличительное стекло на длинной ручке. Блокнот. Две шариковых ручки, черная и красная. И пусть эти предметы не убрали со стола, их, однако, аккуратно выложили рядком.
Убедившись, что комнаты на первом этаже не грозят ему неприятным сюрпризом, Рисковый поднялся на второй. Он не сомневался, что его действия уже привлекли бы внимание, если бы кто-то был дома. Поэтому продвигался с большей уверенностью, по-прежнему везде зажигая свет.
Хозяйская спальня находилась у самой лестничной клетки. Чистотой и порядком не отличаясь от операционной.
Если Лапута убил свою мать и Мину Райнерд, если держал в доме сувениры, напоминающие не о женщинах — об убийствах, он мог взять только их украшения, браслеты, медальоны, кольца. И Рисковый уже засомневался, что найдет хотя бы окровавленную одежду или прядь волос.
Но часто люди, занимающие, как и Лапута, достойное положение в обществе, с престижной работой, материально обеспеченные, совершив убийство-другое, могут и ничего не оставить на память. На преступление их подвигают психопатические мотивы, а не жажда приобретения материальной выгоды или зависть. Им не нужны сувениры, чтобы заново, в ярких подробностях переживать убийства.
Но Рисковый интуитивно чувствовал, что Лапута станет исключением из этого правила. Необычайная жестокость, проявившаяся в действиях убийцы Джастины Лапуты и Мины Райнерд, предполагала, что под личиной добропорядочного гражданина скрывается нечто худшее, чем просто гиена, мистер Хайд, который наслаждается зверством своих преступлений.
В гардеробной вещи лежали с военной точностью. Рискового заинтересовали несколько коробок на полках над плечиками. Он коснулся их, лишь запомнив точное местоположение каждой, в надежде поставить туда же.
Работая, он вслушивался в дом. Очень часто поглядывал на часы.
У него сложилось ощущение, что он не один. Может, потому, что заднюю стену гардеробной занимало зеркало в рост человека, и он постоянно отвлекался на отражения своих же движений. Может, и нет.
В дождь и туман развалины этого дома напомнили Корки финальную сцену романа Дафны Дюморье «Ребекка»: огромный особняк Мэндерли, горящий в ночи, чернильное небо, пронизанное багряными лучами,
словно растекающимися струйками крови, и пепел на ветру.
Но над этими развалинами в Бел-Эре не полыхал пожар. Не было ни ветра, ни пепла или золы, но развалины тем не менее будоражили разум Корки. В них он видел символ куда большего хаоса, пришествие которого старался приблизить.
Когда-то в этом прекрасном поместье устраивали балы и вечеринки, богатые и знаменитые. Дом, спроектированный в стиле французского chateau [82] , красивый и элегантный, высился монументом стабильности и утонченного вкуса, квинтэссенцией сотен лет цивилизации.
Но в наши дни среди новых принцев и принцесс Голливуда классическая французская архитектура считается вчерашним днем, как, впрочем, и сама история. Поскольку прошлое не просто стало немодным, а воспринималось как дурной вкус, нынешний владелец поместья объявил, что существующий особняк будет снесен. А на его месте поднимется новая, сверкающая резиденция, более хипповая, более соответствующая современным тенденциям.
В Бел-Эре, в конце концов, основной ценностью считается земля, а не то, что на ней стоит. Любой агент по торговле недвижимостью вам это подтвердит.
Дом уже очистили от всех архитектурных излишеств. Парадная дверь лишилась архитрава из известняка, окна — резных фронтонов, исчезли все колонны. После этого за дело взялись специалисты фирмы по разборке старых домов. Половину работы они уже сделали. Корки полагал, что они тоже лили воду на мельницу хаоса.
Он пришел в поместье пешком, за несколько минут до семи часов, оставив четырехлетнюю «Акуру» в нескольких кварталах. Автомобиль купил за гроши по подложным документам, с тем чтобы задействовать его только в этой операции. Он намеревался проехаться в «Акуре» еще только раз, а потом оставил бы на какой-нибудь пустынной улице с ключом в замке зажигания.
Подъездную дорожку на участок в три акра перегораживали ворота. Их половинки соединяла цепь, на которой висел внушительных размеров, тяжелый замок с практически неразрушимым корпусом и сверхпрочной дужкой, с которой не справились бы ножницы для резки металла.
Корки оставил замок без внимания и перекусил цепь.
А вскоре, стоя у открытых ворот, войдя в роль сотрудника АН Б Робина Гудфело, с маленьким рюкзаком за плечами, который он достал из багажника «Акуры», Корки приветствовал Джека Троттера и двух его помощников, приехавших на большом грузовике. Указал на подъездную дорожку, чтобы они припарковались у самого дома.
— Это безумие, — заявил Троттер, едва вышел из кабины.
— Отнюдь, — не согласился с ним Корки. — Ветра нет.
— Но дождь-то идет.
— Не такой сильный. И потом, дождь заглушит шум пропеллеров, что, собственно, нам и нужно.
Как и положено Квигу фон Гинденбургу, Троттер излучал пессимизм с уверенностью Нострадамуса, пребывающего в самом отвратительном расположении духа. Его полное лицо осунулось, напоминая спустивший баллон, а в выпученных глазах стоял страх.
— Мы заблудимся в этом тумане.
— Туман не такой уж густой. Только послужит дополнительным прикрытием. Лететь недалеко, мы легко идентифицируем цель, даже если видимость ухудшится.
— Нас заметят до того, как мы успеем подготовиться к полету.
— Поместье расположено на небольшом возвышении. Дом окружен высокими деревьями, так что с дороги ничего не видно.
Троттер настаивал на грядущей беде:
— Так нас увидят по пути туда.
— Возможно, — согласился Корки. — Но что они разглядят в частоколе тумана?
— Частоколе?
— Это образное выражение. Я интересуюсь литературой, красотой языка. В любом случае весь полет займет семь или восемь минут. Ты вернешься сюда и уедешь еще до того, как кто-то сообразит, откуда ты взлетал и куда садился. Кроме того, вокруг полно моих агентов, и они не подпустят к тебе копов.
— А уехав из Малибу, я исчезну из всех государственных архивов. Я и все имена, которыми я пользовался.
— Как и договаривались. А теперь принимайся за дело. Время-то идет.