По прямой расстояние от развалин на холме до Палаццо Роспо не превышало полмили. В безветренную погоду, при работе двигателей от аккумуляторов, дирижабль мог развить скорость в пятнадцать миль в час. Чтобы успешно прятаться в тумане, не разрывая его, они ограничили скорость десятью милями в час, что позволяло добраться до цели за три минуты.
Через Интернет Корки добыл не только карты и подробные планы района, но и данные аэросъемки, представленные правительством штата Калифорния: фотографии с птичьего полета самых дорогих и закрытых для посторонних анклавов. Большинство особняков располагались на больших участках земли, во всяком случае, в районе, над которым они сейчас летели, и Корки запомнил хорошо видимые с воздуха очертания крыш и характерные особенности каждого из дворцов, мимо которых они сейчас пролетали.
Троттер тоже подготовился к полету. На наземные ориентиры поглядывал реже, чем Корки, больше доверяя показаниям компаса.
На дирижабле подсвечивались только компас, альтиметр да еще несколько приборов на пульте управления. Подвижная консоль, на которой смонтировали пульт, позволяла Троттеру менять его наклон и местоположение. Подсветки не хватало, чтобы осветить оболочку гелиевого баллона у них над головами.
Конечно же, куда сильнее светились особняки, над крышами которых они проплывали. Время от времени по брюху дирижабля бежали золотые и серебряные блики, но очень быстро растворялись в тумане.
Иной раз они пролетали над самой крышей, и Корки, несмотря на темноту и туман, мог рассмотреть отдельные листы шифера или черепицы.
Какой-нибудь нетерпеливый ребенок, прильнувший к окну в ожидании Рождества, мог бы увидеть дирижабль Троттера, плывущий сквозь дождь, и подумал бы, что Санта-Клаус прибыл двумя днями раньше и на непривычном транспортном средстве.
И вот, после стольких месяцев подготовки, Корки увидел цель: поместье Манхейма.
Незамеченными, они пролетели в сорока футах над ограждающей поместье стеной.
Продолжили путь над детекторами движения, которые могли засечь незваного гостя только на земле.
Над десятками камер наблюдения, ни одна из которых не контролировала небо.
Корки не хотел высаживаться на особняк. Нет, он собирался с предельной осторожностью спуститься из гондолы на крышу дома смотрителя, расположенного в глубине поместья. До этого Троттеру не пришлось демонстрировать мастерство пилотажа, потому что летели они по прямой. Теперь от него требовалось подвести дирижабль к цели и зависнуть над крышей на минимальной высоте.
Для тонкого маневрирования служили четыре стабилизатора, расположенные в кормовой части дирижабля. Каждый приводился в движение электрическими сервоприводами. Команды на их включение подавались с пульта управления.
Высоту полета Троттер мог уменьшить, выпустив из баллона часть гелия, увеличить — добавив гелия в баллон или, если требовался резкий подъем, сбросив водяной балласт. Баки с водой крепились по обе стороны гондолы.
Грациозно, даже величественно, дирижабль подплыл к дому смотрителя поместья, совершенно бесшумно, так же, как на небе с наступлением темноты появляются звезды. С той же легкостью Троттеру удалось чуть опустить дирижабль, и он завис над самой крышей, как того и хотелось Корки.
Согласно надежному «Ролексу», наручным часам, которым зачастую отдавали предпочтение анархисты, весь путь занял три минуты и двадцать секунд.
Часы показывали 8:33. Три минуты тому назад в поместье Манхейма отключились все телефоны, как обычные, так и сотовые.
«ФРИК РОДИЛСЯ… В СРЕДУ».
В белой комнате за синей дверью Этан сидел, вслушиваясь в голос умершей жены.
«Фрик родился… в среду».
Голос звучал для его ушей божественной музыкой. Как псалом для глубоко религиозного человека. Или национальный гимн для убежденного патриота. От волнения Этан едва не лишился дара речи.
— Ханна? — просипел он, пусть и понимал, что звукозаписывающее устройство ему не ответит. — Ханна?
Слезы затуманили взгляд, слезы радости, а не отчаяния. Да, он потерял ее пять лет тому назад и продолжал об этом скорбеть, но теперь точно знал, подтверждением тому служил ее голос, что какая-то часть Ханны выжила, что рак выиграл сражение, но не войну. Тяжесть потери не стала легче, но теперь у него не осталось сомнений в том, что потеря эта — не вечная.
Она дважды повторила эти четыре слова. Он трижды прокрутил звонок 56, прежде чем сумел переключиться с чудесного звучания голоса на содержание послания.
«Фрик родился… в среду».
Хотя Ханна определенно полагала, что это важная информация, Этан не понимал, как день недели, в который родился Фрик, связан с текущей ситуацией.
Он кликнул звонок 55. Как и прежде, ему на выбор предложили три опции.
Опять Ханна. На этот раз она произнесла одно слово, двадцать или тридцать раз. Его имя. «Этан… Этан… Этан…
От тоски, слышащейся в ее голосе, у Этана чуть не разорвалось сердце, он едва не лишился последних остатков самообладания.
Она не раз и не два пыталась связаться с ним, по телефону, через динамик громкой связи в лифте, какими-то другими способами, но он не мог разобрать ни слова. И добилась желаемого только здесь, за синей, оттенка «Ронзони», дверью, в этой нелепой белой комнате.
Пути Господни неисповедимы, вот и на этот раз он воспользовался фантазиями Мин ду Лака.
Этан примчался к синей двери, зная, что времени у него в обрез. Потом это как-то забылось, но теперь он вновь ощутил, что дорога каждая секунда.
Звонок 54. Опять Ханна.
«Monday…s child is fair of face…» [86]
У Этана перехватило дыхание. Он сдвинулся на край стула.
«Tuesday…s child is full of grace…» [87]
Он это знал. Детский стишок. Вспомнил третью строчку еще до того, как она ее произнесла.
«Wednesday…s child is full of woe…» [88]
Банка из-под пирожных в форме кошечки, набитая фишками «Скрэббл», которых хватало на девяносто слов WOE.
Кошечка — молодая кошка, даже котенок. Котенок — ребенок. Как Фрик.
Почему девяносто? Может, это не имело значения. Девяносто фишек с каждой буквой, всего двести семьдесят, возможно, именно столько и требовалось, чтобы до отказа набить банку. Дитя среды ждет беда.