— Клостерман.
— Не может быть. Конечно же, он любит его, — возразила она.
— Нет. Я почувствовал это. По выражению лица, по интонациям голоса.
— Но как его можно не любить? Доктор Ариман — великий психиатр. Доктор Ариман употребляет все…
— Кря-кря-кря! — заорала прекрасная желтая игрушечная утка.
— Да, конечно же, да и посмотри, насколько тебе стало лучше после одного только сеанса. Он очень хорошо действует на тебя.
Утка в пасти бегающего кругами по кухне Валета — уши развеваются, когти стучат по кафелю — непрерывно крякала; сильнее, пожалуй, чем целая крылатая стая.
— Валет, успокойся, — потребовала Марти. — А что, если… Что, если у доктора Клостермана это профессиональная ревность?
Дасти раскрыл книгу и принялся листать ее, начиная с первой страницы.
— Ревность? Но ведь Клостерман не психиатр. Они с доктором Ариманом играют не только в разных командах, но и в совершенно разные игры.
Обычно послушный Валет перестал топтаться по кухне, но продолжал терзать свою утку. Дасти уже начало казаться, что они попали в мультфильм, героями которого являются знаменитые утята Даффи и Дональд.
Дасти испытывал некоторое раздражение от непрошеного подарка Клостермана. Судя по той скрываемой, но все же несомненной неприязни, которую терапевт испытывал к доктору Ариману, его поступок вряд ли следовало расценивать как акт благотворительности. Скорее он казался удручающе мелочным.
Пролистав семь первых страниц книги психиатра, Дасти наткнулся на краткий эпиграф, предварявший первую главу. Это было хокку.
Призрак опадающих лепестков
Зыбко тает в цветах
И свете луны.
Окио, 1890.
— Что-то не так? — спросила Марти.
В сознании Дасти промелькнуло что-то вроде музыки старинного «терменвокса» к знаменитому когда-то кинофильму с Борисом Карлоффом [47] в главной роли.
— Дасти?
— Странное небольшое совпадение, — сказал он, показывая ей хокку.
Прочитав эти три строки, Марти вздернула голову, будто тоже услышала навеваемую стихотворением музыку.
— Действительно, странно, — согласилась она.
Снова завопила стиснутая собачьими зубами утка.
* * *
Взойдя на лестницу, Марти замедлила шаг.
Дасти знал, что ей будет страшно услышать голос Сьюзен на автоответчике. Он предложил, что послушает запись сам, а потом расскажет жене ее содержание, но для нее это было бы моральной трусостью.
В кабинете на втором этаже располагался большой П-образный стол, на котором находилось все то, что было ей необходимо для того, чтобы помочь хоббитам выбраться из Эриадора, провести через Гондор и Ристанию в Мордор, царство зла, — если, конечно, допустить, что жизнь оставит ей шанс вернуться в здравомыслящий мир, вымышленный Толкиеном. Примерно треть места занимали два мощных компьютера и подключенный к обоим принтер.
К телефону был присоединен автоответчик, которым Марти пользовалась начиная с того года, когда закончила колледж. В эпоху электроники он был не просто устаревшим, а по-настоящему древним. Судя по окошку индикатора, на ленте содержалось пять сообщений.
Марти стояла на изрядном расстоянии от стола, около двери, будто расстояние могло помочь ей укрыться от эмоционального воздействия голоса Сьюзен.
Здесь тоже лежала покрытая овчиной подушка для Валета, но он остался рядом с хозяйкой, будто заранее знал, что ей потребуется утешение. Дасти перемотал ленту, включил воспроизведение. Первое сообщение было от Дасти, когда он накануне вечером собирался уехать с автомобильной стоянки около «Новой жизни».
«Скарлетт, это я, Рэт. Звоню просто для того, чтобы сообщить, что я уже ругаюсь…»
Второй звонок был от Сьюзен. Судя по всему, она звонила в то время, когда Марти первый раз заснула после того, как, донельзя усталая, выпила несколько капель виски, но до того, как она проснулась, увидев кошмар, и совершила налет на аптечку в поисках снотворного.
«Это я. Что-то случилось? С тобой все в порядке? Может быть, ты думаешь, что я схожу с ума? Для этого у тебя есть все основания. Перезвони мне».
Марти отступила еще на два шага в дверь, как будто голос мертвой подруги толкнул ее назад. Ее лицо побелело, но руки, которыми она закрыла его, были еще белее.
Валет сидел перед нею, не сводя с хозяйки глаз; уши насторожены, губы растянуты в улыбке, словно он надеялся, что зрелище прекрасных белых клыков поможет ей противостоять печали.
Третье сообщение также было от Сьюзен. Оно поступило в 3.20 утром. Вероятно, в это время Дасти мыл руки в ванной, а Марти «спала освежающим сном невинных младенцев», как говорилось в телевизионной заставке, рекламирующей патентованные медицинские препараты.
«Марти, это я. Марти, ты здесь?»
Сьюзен сделала паузу — на ленте в течение нескольких секунд был слышен только слабый шорох, — она ждала, чтобы кто-нибудь снял трубку, и Марти, стоявшая в дверях, застонала.
— Да, — с безутешной горечью сказала она, и это единственное коротенькое словечко означало: да, подвела тебя, и мой промах уже не исправить.
«Послушай, если ты рядом, то, ради бога, возьми трубку».
Началась следующая пауза. Марти, оторвав руки от лица, с ужасом уставилась на автоответчик.
Дасти знал, что она ожидала услышать дальше, поскольку сам он ожидал того же самого. Разговор о предстоящем самоубийстве. Мольба о поддержке, о дружеском совете, об утешении.
«Это не Эрик, Марти. Это Ариман. Это — Ариман. Я записала ублюдка на видео. Это ублюдок — после того, как я совершила для него такую выгодную сделку, когда он покупал дом. Марти, пожалуйста, пожалуйста, позвони мне. Мне необходима помощь».
Дасти остановил ленту прежде, чем аппарат перешел к четвертому сообщению.
Дом, казалось, сотрясло землетрясением, будто тектонические плиты глубоко под побережьем Калифорнии со страшной силой врезались одна в другую. Но это землетрясение происходило лишь в головах двоих людей. Дасти посмотрел на жену.
Какие глаза, какие у нее глаза… Удар шока пробил даже тяжелое горе, от которого ее глаза сделались еще синее, чем обычно. А теперь в ее глазах появилось что-то еще, чего он еще никогда не видел ни в чьих глазах, качество, которому он не мог подобрать подходящего названия.
Он услышал свой собственный голос, произносящий: