Исходя из того, насколько нервным было ее состояние и сколько сил она прилагала, чтобы не дать Сьюзен это заметить, она должна была проиграть в пинакль даже больше, чем обычно. Но вместо этого карты подбодрили ее, и она играла просто мастерски, полностью используя возможности каждого расклада. Вероятно, дело было в том, что игра помогла ей отвлечься от болезненных раздумий.
— Ты сегодня прямо чемпионка, — похвалила Сьюзен.
— Я надела свои счастливые носки.
— Твой долг стал меньше — уже не шестьсот тысяч, а пятьсот девяносто восемь.
— Заметно меньше. Может быть, теперь Дасти будет спокойно спать по ночам.
— Как дела у Дасти?
— Даже лучше, чем у Валета.
— Мужчина, который достался тебе, даже лучше, чем золотистый ретривер, — вздохнула Сьюзен, — а я вышла замуж за эгоистичную свинью.
— Раньше ты защищала Эрика.
— Он свинья.
— Это я так говорю.
— И я благодарна тебе за это.
Ветер снаружи завывал по-волчьи, скребся в окна, жалобно повизгивал в выступах карнизов.
— А с чего вдруг твое мнение так изменилось? — спросила Марти.
— Причины моей агорафобии могут крыться в накопившихся за несколько лет наших с Эриком проблемах, которые я всегда отрицала.
— Это тебе сказал доктор Ариман?
— Он не подталкивал меня прямо к таким мыслям. Он просто указал мне, как найти возможность… выразить их.
Марти зашла с дамы треф.
— Ты никогда не говорила о том, что у вас с Эриком были проблемы. Такие, что он не в состоянии был их перенести.
— Но я полагаю, что они у нас были.
Марти нахмурилась.
— Ты полагаешь?
— Ну, что ж, это совсем не предположение. У нас была проблема.
— Пинакль! — объявила Марти, забирая очередную взятку. — И какая это была проблема?
— Женщина.
Марти была поражена. Даже настоящие сестры не могли быть ближе, чем они со Сьюзен. Хотя у них обеих было слишком много чувства собственного достоинства для того, чтобы поверять друг дружке интимные подробности своей половой жизни, но они никогда не имели между собой серьезных секретов. И все же она ни разу не слышала от подруги о какой-нибудь женщине.
— Этот подонок обманывал тебя? — спросила Марти.
— После внезапного открытия такого рода чувствуешь себя настолько уязвимой. — Сьюзен произнесла эту фразу без всякой эмоциональной окраски, будто цитировала учебник по психологии. — И вот это и явилось причиной агорафобии.
— Ты никогда даже не намекала на это.
Сьюзен пожала плечами.
— Наверно, мне было слишком стыдно.
— Стыдно? Но чего было тебе стыдиться?
— О, я не знаю… — На лице Сьюзен появилось озадаченное выражение. — Но почему я должна была стыдиться этого? — продолжила она после недолгой паузы.
Марти, к ее несказанному удивлению, показалось, что Сьюзен задумалась надо всем этим впервые, только что, прямо здесь.
— Ну… Я думаю… Может быть, потому… Потому, что была нехороша, недостаточно хороша для него в постели.
Марти вытаращила на нее глаза.
— С кем это я говорю? Суз, ты прекрасна, ты эротична, у тебя здоровые сексуальные инстинкты…
— А может быть, я была при этом для него недостаточно эмоциональна, недостаточно доброжелательно относилась к нему?
— Я не верю своим ушам! — возмутилась Марти, отложив карты, не добирая оставшиеся взятки.
— Я же не идеальна, Марти. Далеко не идеальна. — Горе, тихое, но тяжкое и серое, как свинец, перехватило ей горло, и голос прозвучал тонко и сдавленно. Она опустила глаза, словно в замешательстве. — Так или иначе, но у меня с ним вышла какая-то большая промашка.
Ее сокрушенное раскаяние показалось Марти совершенно неуместным, а слова просто возмутили.
— Ты отдаешь ему все — свое тело, свои мысли, свое сердце, свою жизнь, — отдаешь все это без остатка, в присущем Сьюзен Джэггер страстном стиле — все или ничего. И после этого он обманывает тебя, а ты обвиняешь себя?
Сьюзен, нахмурившись, крутила в тонких руках пустую пивную бутылку, разглядывая ее со всех сторон, словно это был талисман, который мог бы, если его вертеть достаточно долго, позволить высказать и понять все до конца.
— Похоже, Марти, что ты только что дотронулась до того самого места, — сказала она наконец. — Возможно, стиль, присущий Сьюзен Джэггер, просто… душил его.
— Душил? Постой, постой!…
— Нет, может быть, так и получилось. Может быть…
— Ну и что из того, что «может быть, может быть»? — прервала ее Марти. — Почему ты все время придумываешь оправдание за оправданием для этой свиньи? А чем он оправдывался?
Тяжелые капли дождя играли немелодичную музыку на оконных стеклах, а издалека долетали зловещие ритмичные удары штормового прибоя, обрушивавшегося на берег.
— Так чем он оправдывался? — настаивала Марти.
Сьюзен перевернула бутылку медленнее, потом еще медленнее, потом бутылка вовсе замерла в ее руках. Ее лицо нахмурилось, выказывая очевидное замешательство.
— Сьюзен? Чем он все-таки оправдывался? — негромко, но твердо повторила Марти.
Отставив бутылку в сторону, Сьюзен, как примерная ученица, положила руки на стол и, пристально разглядывая их, сказала:
— Чем он оправдывался? Ну… Я не знаю.
— Мы все еще летим вниз по кроличьей норе и сидим за безумным чаепитием, — сердито заявила Марти. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не знаешь? Милая моя, ты поймала его с поличным и не хочешь узнать, в чем дело?
Сьюзен тревожно заерзала на стуле.
— Мы, в общем-то, почти не говорили об этом.
— Ты серьезно? Подружка, это не ты. Ты вовсе не тряпка.
Сьюзен говорила медленнее, чем обычно, таким тонким голосом, будто только что проснулась и не успела прийти в себя:
— Ну, знаешь, мы немного касались этого, и это могло оказаться причиной моей агорафобии, но мы не затрагивали грязных деталей.
Беседа становилась настолько странной, что Марти ощутила в ней потаенную и опасную правду, неуловимое озарение, которое может разом объяснить проблемы этой безумно встревоженной женщины, если, конечно, она окажется в состоянии сделать нужный шаг.
Слова Сьюзен были одновременно и возмущенными, и уклончивыми. И эта уклончивость настораживала.
— Как звали эту женщину? — спросила Марти.
— Я не знаю.
— Помилуй бог! Эрик не сказал тебе?