— Ты еще не дочитала ее?
— Это настоящий триллер.
— Но ты же всегда берешь ее на сеансы Сьюзен.
— Не каждый раз. — Она зевнула. — Хорошо написано.
— Конечно, это настоящий триллер, но неужели ты не осилила его за шесть месяцев?
— Но ведь не может быть, чтобы я мусолила его полгода, правда? Хотя, язык хороший, интересный сюжет, а персонажи — яркие и живые. Роман мне очень нравится.
Дасти, нахмурившись, смотрел на нее.
— Что с тобою происходит?
— Много всего. Но прямо сейчас я просто чертовски устала.
— Что ж, если тебе от переживаний трудно заснуть, то, возможно, страничка-другая этой истории подействует лучше нембутала.
Спать… А может быть, бродить, доставать нож…
Валет взбежал по лестнице перед ними.
Пока Марти поднималась по лестнице, опираясь одной рукой на перила и ощущая на талии крепкую и добрую руку Дасти, ей в голову пришла успокоительная мысль, что если она примется бродить по дому в приступе лунатизма, то собака может разбудить ее. Добряк Валет станет лизать ее босые ноги, колотить по коленям своим роскошным хвостом, когда она будет спускаться по лестнице, и, конечно, лаять на нее, если она вынет мясницкий нож из посудомоечной машины не для того, чтобы отрезать ему лакомый кусочек от грудинки, лежащей в холодильнике.
* * *
Сьюзен одевалась на ночь в простые белые хлопчатобумажные трусики без всяких вышивок, кружев или каких-то еще украшений и белую футболку.
До недавних пор ей нравилось яркое белье с оборками. Она любила чувствовать себя сексуальной. А теперь нет.
Она понимала психологическую подоплеку, скрывавшуюся за изменением стиля ее ночной одежды. Сексуальность теперь связывалась в ее сознании с изнасилованием. Накладные кружева, бахрома, оборки, вышивки, прозрачные газовые вставки и тому подобное — все это могло быть истолковано как безмолвное выражение поддержки и одобрения ее таинственному ночному посетителю, и он мог бы воспринять оборки как предложение продолжать свои мерзкие дела.
Некоторое время она ложилась спать в мужской пижаме, свободной и уродливой, и затем в мешковатых хлопчатобумажных спортивных брюках. Но все это не могло остановить подонка.
Что поразительно, раздев и грубо овладев ею, он тратил время на то, чтобы тщательно ее одеть, что было очевидным издевательством. Если ее пижама была с вечера застегнута на все пуговицы, то и он застегивал все до одной, но если хоть одна из пуговиц оставалась незастегнутой, то именно ее она обнаруживала в таком же точно положении, когда просыпалась. И шнурок на спортивных брюках он завязывал точно таким же бантиком, который всегда делали ее руки.
А в последнее время она надевала простые белые трусики. Утверждение ее невинности. Отказ признать себя падшей или оскверненной независимо от того, что он делал с нею.
* * *
Дасти был обеспокоен вялостью, которая внезапно навалилась на Марти. Она говорила о том, что смертельно устала, однако при взгляде со стороны ее поведение соответствовало не столько утомлению, сколько глубокой депрессии.
Она двигалась вяло, но не с той неуклюжестью, которая присуща физически вымотанному человеку, а с мрачным и целеустремленным упорством человека, сгибающегося под непосильной тяжестью. Ее лицо словно окаменело, углы рта и глаз напряглись, а не расслабились, как это бывает при переутомлении.
Марти всегда была почти фанатичкой, когда дело касалось ухода за зубами, но этим вечером она не пожелала чистить зубы. Впервые за три года их супружеской жизни.
Каждый вечер на памяти Дасти Марти мыла лицо и протирала кожу увлажняющим лосьоном. Расчесывала волосы. Но не сегодня.
Не выполнив ни одного из своих вечерних ритуалов, она легла спать полностью одетой.
Когда Дасти понял, что она не собирается раздеваться, он развязал шнурки и разул ее. Снял носки. Стащил джинсы. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему.
Снять с Марти блузку было гораздо труднее, тем более что она лежала на боку, поджав колени и скрестив руки на груди. Поэтому, оставив жену полуодетой, Дасти накинул ей на плечи одеяло, погладил по голове, отведя волосы с лица, и поцеловал в бровь.
Ее веки дрогнули, но в глазах было какое-то застывшее и в то же время обостренное выражение, какого не бывает при обычной усталости.
— Не покидай меня, — с тоской в голосе сказала она.
— Ни за что.
— Не доверяй мне.
— Но я не могу.
— Не спи.
— Марти…
— Пообещай мне, что не будешь спать.
— Хорошо.
— Обещай.
— Обещаю.
— Потому что я могу убить тебя, пока ты спишь, — сказала Марти и закрыла глаза. Их цвет, казалось, изменился с васильково-синего на зеленовато-голубой, а за мгновение до того, как веки сомкнулись, глаза стали пурпурно-серыми.
Он стоял рядом, глядя на жену, боясь не ее предупреждения, не за себя, а за нее.
— Сьюзен, — пробормотала она.
— А как дела у нее?
— Только что вспомнила. Я не рассказала тебе о Сьюзен. Странные дела. Я должна позвонить ей.
— Ты можешь позвонить ей утром.
— Каким же другом я тогда окажусь? — неуверенно возразила Марти.
— Она поймет. А теперь отдыхай. Просто отдыхай.
Уже через несколько минут Марти, казалось, уснула. Ее губы приоткрылись, она тихо дышала ртом. Тревожные морщинки в уголках глаз разгладились.
Двадцать минут спустя, когда Дасти, сидя рядом с кроватью, прокручивал в памяти всю ту запутанную историю, которую услышал от Марти и пытался преобразовать ее в стройное последовательное повествование, раздался телефонный звонок. Чтобы им не мешали спать, они обычно держали телефон в спальне выключенным, и звонок, который услышал Дасти, донесся из кабинета Марти. Там стоял автоответчик, включавшийся после второго звонка.
Он предполагал, что это звонит Сьюзен, хотя это мог быть Скит или же кто-нибудь из персонала «Новой жизни». В нормальной обстановке он перешел бы в кабинет Марти, чтобы прослушать поступившее сообщение, но сейчас он не хотел выходить из комнаты — жена могла вдруг проснуться и увидеть, что он нарушил свое обещание не отходить от нее. Скит был в безопасности, находился в хороших руках, а что касается «странных дел» Сьюзен, то вряд ли они могли быть более странными или более важными, чем то, что приключилось этим вечером здесь. Дела Сьюзен могли подождать до утра.
Мысли Дасти вновь возвратились к рассказу Марти о минувшем дне. Несмотря на то что он страшно переживал по поводу каждого из невероятных событий и фантастических подробностей происшедшего, все же ему не удавалось избавиться от неведомо откуда взявшейся уверенности в том, что все случившееся с его женой было так или иначе связано с тем, что стряслось с его братом. Он ощущал определенное сходство в обоих событиях, хотя точная природа связей ускользала от него. Бесспорно, это был самый странный день в его жизни, и инстинкт уверенно подсказывал ему, что одновременность происшествий со Скитом и Марти объясняется не простым совпадением.