Таков, во всяком случае, был ее план, но все сегодня, как нарочно, было против нее: и судьба, и эльфы, и даже состояние ее собственной души – все сговорились помешать ей завершить работу. Перво-наперво забастовала кофеварка. Линдзи провозилась с ней битый час, прежде чем сообразила, в чем дело, и устранила неисправность. Она любила и умела ремонтировать вещи, и, к счастью, поломка оказалась не такой уж сложной. Начать же день без впрыскивания кофеина, чтобы сердце с ходу заработало, как мотор, было для нее немыслимо. Она знала, что кофе ей вреден, но так же вредны для нее аккумуляторная кислота и цианистый калий, но она же не пьет их, из чего следует, что может все же воздерживаться в тех случаях, когда речь идет о действительно вредных привычках, разрушающих здоровье; да у нее здоровье, что у той скалы!
К тому времени, когда она с полным кофейником и термосом в придачу поднялась на второй этаж к себе в студию, свет, струившийся из окон, выходивших на север, был как раз таким, какой ей требовался. Все было у нее под рукой. Краски, кисти, скребки для палитры. Шкафчик с запасом еды. Вертящийся стул и мольберт, стереопроигрыватель и масса любимых пластинок с записями Герта Брукса, Глена Миллера и Ван Галена, музыка которых казалась ей прекрасным шумовым фоном для художника, стиль которого состоял в слиянии неоклассицизма и сюрреализма. Единственно, чего ей недоставало сегодня, это интереса к работе и желания сконцентрироваться на ней.
Внимание ее все время отвлекал лоснящийся, глянцевитый черный паук, исследовавший правый верхний угол ближайшего к ней окна. Она не любила пауков, но убивать их ей было противно. Позже надо будет поймать его в кувшин и выбросить за окно. Вот он кверху ножками перебрался по оконному ригелю в левый верхний угол, что-то там ему не понравилось, и он снова вернулся в ранее облюбованный им правый верхний угол, где, мелко задрожав, стал сгибать и разгибать свои длинные ножки, очевидно, от чего-то, что понятно только одним паукам, получая удовольствие и радуясь.
Линдзи опять повернулась к своей картине. Почти законченная, она была лучшей из созданных ею. До полного завершения оставалось два-три небольших штриха.
Но Линдзи не спешила открывать краски и брать в руки кисти, потому что была столь же мнительна, сколь и талантлива. Она была сильно обеспокоена состоянием Хатча – внешним и внутренним. Со страхом думала о странном человеке, убившем блондинку, и о таинственной связи, которая существует между этим коварным хищником и ее Хатчем.
Паук сполз по раме в правый нижний угол на подоконнике. По одному ему понятным паучьим соображениям он отказался и от этого убежища и снова вернулся в верхний правый угол.
Как и большинство людей, Линдзи считала, что медиумы хороши только в фильмах ужасов, а в реальной жизни это обыкновенные шарлатаны. И тем не менее именно ясновидением попыталась она объяснить то, что происходит с Хатчем. И даже настаивала на своей теории, когда он объявил, что никакой он не медиум.
Теперь, отвернувшись от паука и расстроенно уставившись на стоявшее перед ней незавершенное полотно, она поняла, что по-настоящему стала ярым сторонником теории ясновидения тогда в пятницу, в машине, когда они ехали по следу убийцы вплоть до начала дороги на Лагуна-Каньон. Если Хатч стал медиумом, то и другие люди смогут контактировать с ним на психическом уровне, и тогда связь с убийцей будет не единственной его связью. А если он не медиум, то его связь с этим монстром более глубока и даже менее объяснима, чем обычное ясновидение, на чем Хатч, кстати, особенно настаивал, и тогда они по уши в неизвестности. А неизвестность в миллионы раз страшнее того, что можно определить и объяснить.
Кроме того, если связь между ними таинственнее и теснее, чем обычное ясновидение, последствия ее могут быть психически разрушительными для Хатча. Неизвестно, какую непоправимую травму может нанести нормальному рассудку даже недолгое пребывание в сознании беспощадного убийцы. А может быть, тот, на другом конце этой странной связи между ними, заразен и связь эта сродни любой контактной биологической связи? Если так, то, вероятнее всего, вирус сумасшествия может через эфир передаться Хатчу, поразив и его рассудок.
Ну уж нет. Глупо. Кого угодно, только не ее мужа. Более надежного, уравновешенного, выдержанного, чем он, человека и, следовательно, более нормального, не было на земле.
Паук полностью завладел верхним правым углом окна и начал плести паутину.
Линдзи вспомнила, каким разгневанным был вчера Хатч, когда прочел в газете статью о Купере. Какая жесткая свирепость была написана на его лице. Как лихорадочно блестели его глаза. Таким Хатча она никогда не видела. Это был скорее портрет его отца, чем он сам. Зная его опасения, что кое-что он все же захватил от своего родителя, она никогда воочию не видела доказательств правоты его опасений. А может быть, она не видела этого и прошлой ночью. А то, что видела, была злоба, переданная Хатчу убийцей по каким-то уму непостижимым каналам связи, которая установилась между ними…
Нет. Хатча не следует бояться. Он – хороший человек, лучший из всех, кого она когда-либо встречала в жизни. Колодец его сердечной доброты был настолько глубоким, что если бы даже в него выплеснуть все сумасшествие убийцы блондинки, то оно бы исчезло, растворившись там без следа.
Из брюшка паука потянулась блестящая шелковистая ниточка, когда он принялся наконец обустраивать полюбившийся ему угол окна. Линдзи открыла ящик, где у нее хранились различные инструменты и принадлежности, и вынула оттуда увеличительное стекло, через которое принялась более внимательно рассматривать пузатого ткача. Его длинные тонкие ножки были сплошь покрыты тончайшими волосиками, и увидеть их невооруженным глазом было невозможно. Его ужасный, состоящий из множества самостоятельных маленьких ячеек глаз одновременно смотрел во все стороны, а косматое брюшко постоянно сокращалось, словно в предвкушении первой мухи, которая запутается в расставляемых им сетях.
Понимая, что паук, как и она сама, часть природы и потому не может быть ни злым, ни мерзким, Линдзи тем не менее чувствовала к нему отвращение. Ибо он был той частью природы, против которой восставала ее душа, той частью, где убивали, гнались, ловили зазевавшихся, где живые поедали живых. Положив увеличительное стекло на подоконник, она спустилась вниз на кухню, чтобы взять из кладовки кувшин. Линдзи хотела поймать паука и выбросить его наружу до того, как он успеет более основательно устроиться в облюбованном им месте.
Дойдя до конца лестницы, она выглянула в окно гостиной и заметила отъезжающий от их дома автомобиль почтальона. Из почтового ящика у обочины вынула почту, состоявшую из нескольких счетов, двух заказанных по почте каталогов и последнего номера "Артс Америкэн".
Она с радостью хваталась за любой повод, отвлекавший ее от работы, что для нее было совершенно необычно, ибо работу свою она любила и уходила в нее с головой. Забыв, что вниз она спустилась взять кувшин для поимки паука, Линдзи поднялась с почтой в свою студию, уселась в старое кресло, стоявшее в углу комнаты, придвинула к себе поближе большую чашку горячего кофе и принялась перелистывать журнал.