Вставший по левую руку от радиопередатчика Джордж Лин походил на Брескина не больше, чем колибри напоминает орла. Разумеется, он и пониже, и полегче, но его непохожесть на Роджера не сводилась к чисто физическим параметрам. Если Роджер встал прочно и стоял недвижно, как большая ледышка, то Лин не мог удержаться от движения даже секунду: то туда подастся, то сюда подвинется, того и гляди взорвется переполняющей его нервной энергией. Не было у него того терпения, которым славится душа азиата. В отличие от Брескина, в этой промерзшей пустыне он был чужаком. И Лин это знал.
Когда Джордж Лин родился, его имя было — Линь Шэньян. На свет он появился в Кантоне, который пекинские чиновники называют городом Гуанчжоу. Это юг материкового Китая. Случилось это в 1946-м, незадолго до того как революция, предводительствуемая Мао Цзэдуном, вышвырнула гоминдановское правительство на Тайвань и утвердила на материке тоталитарный строй. Семейству Линь никак не удавалось сбежать от красных, и на Тайвань они сумели перебраться тогда, когда Джорджу стукнуло семь лет. В раннем детстве что-то чудовищное стряслось с ним в Кантоне, и это навсегда его ранило и придало его внутреннему и внешнему облику ряд уже не менявшихся после того особенностей. При случае он как-то намекнул на свою детскую травму, но откровенничать на этот счет отказывался, то ли опасаясь не справиться с ужасными воспоминаниями, то ли просто потому, что Брайан, не сумевший вытянуть из собеседника того, что хотел, — никудышный журналист.
— Пошевеливайся, — поторопил его Лин. Выдыхаемый воздух струился волоконцами хрустальной пряжи, которую ветер — без особого, впрочем, успеха — силился расплести.
Брайан навел на резкость и нажал на спуск диафрагмы.
Луч электронной фотовспышки на мгновение озарил заснеженный ледник, и перед глазами заплясали и запрыгали причудливо изгибающиеся светотени. Потом снова обрушился полнейший мрак, проглотивший все — и яркие, и темные фигурки, но раболепно пресмыкающийся на границах пятен, высвеченных фарами: туда ему хода не было.
Брайан попросил:
— Еще разок...
И тут ледник вдруг стал дыбом, резко рванув вверх. Так уходит земля из-под ног на колесе смеха в парке. Твердь внизу качнулась влево, потом дала крен вправо и, наконец, осела, или, лучше сказать, провалилась.
Он не удержался на ногах и, рухнув на лед, так сильно ударился, что даже многослойные теплые одежки не сумели смягчить столкновения. Было отчаянно больно, словно все его кости кто-то встряхнул и они разом застучали друг о друга словно палочки «и цзин» в металлической чашке. Ледник опять вздыбился, дергаясь и как бы поеживаясь, словно желая сбросить с себя ползающее по его поверхности все живое, — пусть оно отстанет от ледяной глади и, слетев с земли, пропадет где-то в открытом космосе.
Один из стоявших без дела снегоходов завалился набок — еще пяток сантиметров, и вся эта тяжесть обрушилась бы на его голову. Дело, однако, обошлось только ледяными брызгами из-под обшивки упавших аэросаней: ледяные иголки впились в лицо и на мгновение лишили зрения — глаза заволокло слезами. Проморгавшись, он тупо уставился на покачивающиеся в воздухе лыжи снегохода: машина походила на опрокинутое на спину насекомое, беспомощно подрагивавшее лапками. Мотор снегохода заглох.
Ошеломленный, со звоном в голове и сильно бьющимся сердцем, Брайан попытался осторожно приподнять голову и увидел, что передатчик не сдвинулся с места — крепеж не подвел. А вот Брескин с Лином, барахтавшиеся в снегу, походили на кукол, да и он, верно, со стороны выглядел не лучше. Брайан попробовал было встать на ноги, но новый толчок, еще более резкий, чем первый, сорвал его потуги.
Так вот оно, напророченное Гунвальдом субокеаническое землетрясение.
Брайан теперь решил ползти к пустому углублению, самой природой, казалось бы, уготованному для него. Капризы ветра и перепады давления создали рельеф, способный защитить и от нежданного падения снегохода, и от удара довольно-таки увесистого передатчика, который, сорвавшись, если не выдержат крепления, тоже способен нанести немало вреда. Ясное дело, сейчас под ними цунами, сотни миллионов кубометров холодной морской воды, неистовствующей под огромным ледовым полем, готовой вознестись девятым валом и обрушиться с мстительной яростью злобного и могучего существа, недовольного тем, что потревожили его вечный покой.
Среди прочего это означает, что ледник успокоится не сразу: еще долго, волна за волной, на ледник будут накатываться приливы энергии, правда, все более слабеющие. На иное надеяться не приходится.
Перевернувшийся снегоход закрутился на боку. Свет от фар дважды полоснул по лицу Брайана, высветив убегающие куда-то тени, похожие на уносимую ветром листву, срываемую с деревьев в более южных и куда как более теплых широтах. Потом луч света на минуту замер, словно затем, чтобы осветить товарищей Брайана.
За спинами Роджера Брескина и Джорджа Лина внезапно грянуло: «Бух!» — это с оглушительным треском лопнул лед. Трещина становилась все шире, словно огромное чудовище разевало свою пасть. Мир, в котором они существовали, разлетелся на куски.
Брайан предостерегающе завопил.
Роджер обеими руками ухватился за здоровенные стальные колышки, удерживающие передатчик на месте.
Лед вспучило в третий раз. Белая равнина пошла новыми трещинами.
Хотя он изо всех сил пытался держать себя в руках, все же он спешно выскользнул из углубления, которое чуть ранее присмотрел себе для укрытия. И это вышло у него так легко, будто никакого трения между льдом и его теплыми одежками нет и быть не могло. Рванувшись к расселине, Брайан скоренько ухватился за передатчик, как утопающий за пресловутую соломинку, врезавшись при этом со всего размаху в Роджера, и вцепился во вновь обретенную опору с явным намерением ни за что не отпускать ее.
Роджер прокричал что-то про Джорджа Лина, но даже его низкий голос не сумел пересилить вой ветра и кряканье трескающихся льдов.
Щурясь и корча гримасы, Брайан пытался так сузить свои глаза, чтобы суметь хоть что-то увидеть через заляпанные снегом очки. А снять их, чтобы стряхнуть со стекол снег и наледь, духу не хватало — ведь для этого потребовалось бы оторваться от крепления радиопередатчика, в которое он так отчаянно вцепился. Все же ему удалось извернуться и посмотреть через плечо.
Вопя, Джордж Лин скользил к краю новой расселины. Его руки молотили по гладкому льду — ухватиться было не за что. А когда новый вал цунами опять прошел под удерживающей их ледовой плоскостью, Лин уже пропал из виду, скрывшись за краями трещины.
* * *
Франц предложил было Рите заняться упаковкой инструмента и покончить с этим делом, пока он уложит более тяжелые предметы на санки, цепляемые к снегоходу. В его любезных словах Рита расслышала столько снисходительности к «слабому полу», что ни о каком ее согласии с его планом не могло быть и речи. Она лишь натянула на голову капюшон, пристроила поверх его громоздкие очки и взялась за один из уже уложенных ящиков, прежде чем Франц сумел что-то возразить.