Роджер зажег фонарик и пытался что-то осветить в пропасти или хотя бы увидеть противоположную стену расселины. Но желтый лучик натыкался все на тот же падающий сверху снег. А там, где не было света, стояла полнейшая темень.
— Да какая это трещина, — сказал Брайан. — Это настоящий каньон, дьявол его забери!
— Да уж. А больше ничего не хочешь?
Лучик фонарика ходил туда и сюда. Ничего там не было. Ну ничегошеньки. Космонавты в открытом космосе в свой иллюминатор и то больше видят.
Брайан растерялся:
— Не понял.
— Мы оторваны от тела ледника. Откололись от основного ледового поля, — объяснил Роджер с обычной для себя завидной невозмутимостью.
До Брайана не сразу дошла суть сказанного, и лишь немного погодя он осознал весь ужас этой новости.
— Оторвались от ледника... Ты хочешь сказать, что мы дрейфуем?
— На ледяном корабле.
Ветер вдруг так сильно взвыл, что примерно с полминуты Брайан совсем ничего не слышал, даже собственный голос, хотя он кричал на пределе мощи своих голосовых связок. Снежные хлопья свирепостью напоминали рой из многих тысяч злобных пчел, жалящих открытые участки лица, так что ему пришлось подтянуть снегозащитную маску вверх, чтобы закрыть рот и нос.
Когда налетевший ветер приутих, наконец Брайан наклонился к Роджеру Брескину.
— А что с остальными?
— Они должны быть тоже на нашем айсберге. Но будем надеяться, что это не так. Хорошо бы, если бы они остались на основном леднике.
— Боже милостивый.
Роджер отвел луч фонарика от той темноты, в которой они надеялись разглядеть противоположную стенку трещины, а потом поводил им туда-сюда. Узенький лучик заметался в пустоте.
Чтобы поглядеть на тот утес, что оборвался и рухнул перед ними, спереди, надо было чуть-чуть проползти вперед и свеситься над обрывом. Ни у кого из них не хватало духу осмелиться на такое опасное предприятие.
Бледный свет уходил вниз, клонясь то влево, то вправо, пока наконец не уткнулся в черную неспокойную гладь незатянутой льдом морской воды, плескавшейся под ними, — до нее было метра двадцать четыре, если не двадцать восемь. Плоские ледяные щиты, неровные обломки льда, льдины с наростами, изящные хитросплетения ледяных кружев — все это кружилось и наползало друг на друга и толкалось в глубоких впадинах между жесткими холодными волнами черной воды. Когда льдины самой разной — от простейшей до причудливой — формы взбирались на гребни волн и к ним прикасались лучи света, льдины блестели, словно алмазы на черном бархате.
Ошеломленный хаосом, высвеченным фонариком, ощущая сухость в горле, Брайан проговорил:
— Джордж упал в море. И пропал.
— Может, и нет.
Брайан просто не понимал, как можно воображать что-то другое. Слабость в желудке перешла в самую настоящую тошноту.
Опираясь на локти, Роджер подполз на несколько сантиметров вперед, поближе к краю обрыва, и смог взглянуть поверх кромки прямо вниз, на поверхность их айсберга.
Несмотря на тошноту и опасения, что новый вал цунами мог бы пронестись над их головами и смыть в бездну, ставшую могилой Джорджу Лину, Брайан подполз поближе к Роджеру.
Луч фонаря отыскал место, где их ледовый остров встречался с морем. Утес не омывался водой. В его основании он был расколот на три обветшавших, рваных рукава шириной в шесть-семь метров каждый и располагавшихся друг над другом на расстоянии в два-два с половиной метра по вертикали. Рукава эти были так же изъедены впадинами и расщелинами и так же заострены, как бывает изуродован лютыми ветрами любой утес в пустыне. Поскольку, надо было думать, айсберг уходит в море метров на сто восемьдесят вглубь, считая от уровня моря, то высоко вздымающиеся штормовые волны не всегда бывали в силах протиснуться под айсбергом, вот и приходилось им биться о три рукава, круша и кроша их и вылизывая до блеска те отвесные панели, что и без того сверкали гладью, и, на исходе сил, взрываясь густой капелью и мелким льдистым туманом.
Коль уж Лин угодил в этот водоворот, то, надо думать, его давно уж разнесло на мелкие кусочки. Если и можно вообразить смерть помилосерднее, то разве что от разрыва сердца, которое могло не выдержать внезапного падения в ужасающе холодные воды и отказать еще до того, как прибой заимел полную власть над телом Джорджа.
Луч света медленно пополз назад и вверх, высвечивая ту часть утеса, которую они еще не видели. Над тремя рукавами, что в днище утеса, на метров пятнадцать повыше лед образовывал уклон градусов в шестьдесят. Конечно, ни в коей мере подобный откос нельзя было назвать отвесным, но все равно преодолеть такой подъем мог бы только хорошо оснащенный и очень опытный альпинист. А еще выше, метрах в шести от наблюдателей лицевую поверхность ледяной горы пересекала еще одна неровность, что-то вроде поперечной полки или карниза. Шириной этот карниз был всего около метра, может, чуть побольше. Заканчивался он уже виденным ими откосом, пересекаясь с тем под острым углом. А от карниза и до самого верха, где лежали Брайан с Роджером, лед шел отвесно вверх.
На какое-то время Роджер выключил фонарик, чтобы стряхнуть крошки снега, налипшие на очки. Потом лучик опять заскользил по карнизу: Роджер старательно рассматривал неровность на плоскости айсберга.
Лучик фонарика добрался до пятачка, отстоящего от того места, что было прямо под ними, метра на два с половиной. Туда они еще не смотрели. Там, на узком уступе карниза, до которого было шесть метров по вертикали, лежал Джордж Лин, видимо, с тех пор, как свалился туда. Лежал он на левом боку, спиной к айсбергу, лицом в открытое море. Левая рука пряталась под туловищем, правая охватывала грудь. Поза младенца в утробе матери — колени подтянуты к лицу так близко, насколько позволяла тяжелая полярная одежда, мешавшая, однако, уткнуться лицом в колени.
Роджер, изобразив из своей свободной ладони некое подобие рупора, поднес ее ко рту и закричал:
— Джордж! Ты меня слышишь?! Джордж!
Лин даже не пошевелился.
— Думаешь, он живой? — спросил Брайан.
— Должен быть живой. Ну, упал. Так не такая уж это и высота — метров шесть. А надето на нем сколько? Одежки все стеганые, дутые, должны были смягчить удар.
Брайан, сложив обе ладони раструбом, стал кричать, зовя Лина.
Единственным ответом, которого они дождались, стало усиление и без того все время набиравшего силу ветра, и потому в голову легко могли бы полезть всякие суеверные мысли: мол, сама природа против — не зря же она вопит с таким торжествующим злорадством. А ветер — он не только кричит, как живой, он и в самом деле живой и только дожидается удобного момента, когда и их можно будет скинуть с обрыва.
— Надо спускаться. Иначе его не достанешь, — сказал Роджер.
Брайан изучающе оглядел гладкую отвесную стенку, что и была тем единственным шестиметровым путем, которым можно было добраться до Джорджа.