Особое беспокойство у Марти вызывал полицейский детектив в штатском, которого звали Сайрус Лоубок. Он вызывал у Марти сложное чувство, которое не исчерпывалось просто замешательством.
Детектив мог вполне зарабатывать себе на жизнь, работая в качестве мужской модели, позируя в журналах, рекламирующих "роллс-ройсы", смокинги, икру, услуги биржевого маклера на фондовой бирже. Он был пятидесяти лет, аккуратный и подтянутый, волосы с проседью, сохранивший загар в ноябре. У него был орлиный нос, красивый овал лица, неповторимые серые глаза. Одет в черные мокасины, серые вельветовые брюки, темно-синий вязаный свитер и белую рубашку. Куртку-ветровку он снял. В этом наряде Лоубок умудрялся выглядеть одновременно оригинально и со вкусом одетым, спортивным, хотя его нельзя было причислить к футболистам или бейсболистам. Скорее всего, он занимался теннисом, греблей, управлял моторной лодкой. В общем, занимался теми видами спорта, которыми увлекались в высшем обществе. Расхожий образ полицейского подходил ему меньше всего. Он был похож на человека, рожденного в богатстве и умеющего это богатство сохранить и приумножить.
Лоубок сидел за столом напротив Марти, внимательно слушая его рассказ и иногда задавая ему вопросы, в основном, чтобы уточнить кое-какие детали. По ходу он что-то записывал в записную книжку в спиральном переплете дорогой черной с золотом ручкой "Монблан". Пейдж сидела рядом с Марти, поддерживая его морально. Их было трое в комнате, хотя иногда к ним заглядывали полицейские в форме, прерывая беседу, чтобы посовещаться с Лоубоком. Дважды сам детектив выходил посмотреть на вещественные доказательства, которые сочли важными для этого дела.
Потягивая из керамической кружки пепси-колу, чтобы смягчить горло, пока он рассказывает о своей схватке с двойником не на жизнь, а на смерть, Марти вновь начинает испытывать необъяснимое чувство вины, которое впервые посетило его, когда он лежал на мокром асфальте в наручниках. Чувство это было таким же безрассудным, как и прежде, если учесть, что самым большим преступлением, в котором его можно было бы по праву обвинить – это его пренебрежение к существующим нормам предельной скорости на определенных трассах. Он понял, что на сей раз тревожное состояние вызвано сознанием того, что лейтенант Сайрус Лоубок относится к нему со скрытым подозрением.
Лоубок был вежлив, но немногословен. Эти его многочисленные паузы наверняка имели обвинительный подтекст. Когда" он не делал каких-то пометок в записной книжке, взгляд его светло-серых немигающих глаз был с вызовом сосредоточен на Марти.
Зачем детективу подозревать его в том, что он не до конца правдив, Марти понять не мог. Он мог только предполагать, что многолетняя работа в полиции, необходимость общения с отбросами общества денно и нощно были той почвой, на которой мог взрасти цинизм. Не важно, что там обещала Конституция Соединенных Штатов Америки, полицейский с большим стажем работы, видимо, чувствовал себя правым в своем убеждении, что все люди – будь то мужчины или женщины – виновны до тех пор, пока не доказано обратное.
Марти закончил рассказывать и сделал еще один большой глоток колы. Холодный дождь сделал свое черное дело: нестерпимо болела шея в местах, где душитель оставил красные следы, которые к утру наверняка превратятся в шрамы. И хотя анальгетик, принятый им, уже начинал действовать, повороты головы в сторону вызывали такую острую боль, что он вынужден был сидеть, уставясь в одну точку и не двигаясь.
Лоубок долго сидел, перелистывая свои записи, молча просматривая их и тихо постукивая ручкой по страницам.
Дождь все еще освежал дыхание ночи, хотя это был уже не ливень.
Наверху под тяжестью полицейских, все еще занимающихся порученной им работой, время от времени поскрипывали доски пола.
Правая рука Пейдж нашла под столом левую руку Марти, и он сжал ее, как бы говоря, что теперь у них все в порядке.
Но это было не так. Ничего, по сути дела, не прояснилось и не разрешилось. Насколько мог судить Марти, их беды только начинались.
"…моя Пейдж…моя Шарлотта, моя Эмили…"
Наконец Лоубок перевел взгляд на Марти. Абсолютно ровным голосом, лишенным каких бы то ни было модуляций, способных пролить свет на его настрой, он произнес:
– Запутанная история.
– Я понимаю, что все это кажется невероятным. – Марти подавил в себе порыв убедить Лоубока в том, что он не преувеличивает степень схожести между ним и его двойником и вообще Ничего не утрирует. Он рассказал чистую правду. Не его вина в том, что эта правда в данном случае так же поразительна, как любая фантазия.
– Вы сказали, что у вас нет брата-близнеца? – спросил Лоубок.
– Да, сэр.
– Вообще нет брата?
– Я – единственный ребенок в семье.
– А сводного брата?
– Мои родители поженились, когда им было по восемнадцать. Никто из них больше не женился и не выходил замуж. Уверяю вас, лейтенант, в случае с этим парнем все не так-то просто.
– Для того чтобы иметь сводного… или даже родного брата, совсем не требуются какие-то новые браки, – сказал Лоубок, глядя прямо в глаза Марти так что отвести взгляд означало бы в чем-то признаться.
Пока Марти переваривал замечание детектива, Пейдж сжала под столом его руку, чтобы успокоить его. Он пытался убедить себя, что детектив только констатирует факт, но даже в этом случае было бы порядочнее смотреть в записную книжку или в окно.
Марти ответил жестко:
– Давайте подумаем… здесь может быть три варианта. Либо мой отец обрюхатил мою мать еще до того, как они поженились, и они отдали этого моего родного брата, этого незаконнорожденного братца людям на воспитание. Либо уже после того, как они поженились, отец переспал с какой-нибудь женщиной, и у меня появился сводный брат. Либо моя мать забеременела от какого-то другого парня до или после своего замужества, но все это держится в большом секрете.
Глядя Марти в глаза, Лоубок сказал:
– Сожалею, если обидел вас, мистер Стиллуотер.
– Я тоже сожалею об этом.
– Не слишком ли близко к сердцу вы это принимаете?
– Вы считаете? – резко спросил Марти, отметив про себя, что, может быть, он действительно реагирует чересчур бурно.
– Некоторые пары действительно производят на свет своего первенца еще до того, как они готовы к такому испытанию, – сказал Лоубок, – и зачастую они отдают его на воспитание и усыновление другим людям.
– Только не мои родители.
– Вы это точно знаете?
– Я знаю их.
– Может быть, спросите их об этом.
– Может быть, спрошу.
– Когда?
– Я подумаю об этом.
На лице Лоубока появилась еле уловимая улыбка.
Марти был уверен, что в этой улыбке промелькнул сарказм. Но он никак не мог понять, почему детектив считает его не просто невинной жертвой, а кем-то еще.