Он не помнит, чтобы когда-нибудь лепил снежную бабу, или играл с другими детьми в снежки, или катался на санках. Хотя он должен был обязательно делать это, все воспоминания Стерты из памяти, как и многое другое. Ему было отказано в ностальгических воспоминаниях, которые приносят так много радости.
Каменный бордюр огораживает по-зимнему черный газон.
Он поднимается по – трем ступенькам и проходит глубокое крыльцо.
Около двери его охватывает страх. Его прошлое лежит за этим порогом. Будущее, тоже. Со времени его внезапного осознания самого себя и отчаянной попытки вырваться на свободу прошло не так много времени, и вот он здесь. Это, вероятно, самый важный момент в его борьбе за справедливость. Поворотный момент. Родители всегда встают на защиту своих детей в минуты опасности. Их вера. Их доверие. Их неисчерпаемая любовь. Он опасается, что может сделать от радости что-то, что отстранит их и уничтожит его шансы на обретение своей жизни. Так много поставлено на карту. Нужно только позвонить в эту дверь.
Он испуганно озирается по сторонам. Он зачарован тем, что видит: снег падает гораздо сильнее, чем минуту назад, когда он только подходил к дому. Снежинки все еще пышные и крупные, мириады снежинок крутятся на северо-западном ветру. Они настолько белые, что кажутся светящимися. Каждая узорчатая снежинка светится изнутри, и день не кажется больше пасмурным. Мир так тих и спокоен – а такие минуты за его существование встречались столь редко, что кажутся чем-то нереальным. Он чувствует себя внутри стеклянного шара, в который помещена диорама традиционной зимы и который наполнен снежинками, начинающими падать, как только шар встряхивают.
Эта фантазия его вдохновляет. Часть его существа жаждет стабильности, мира под стеклом, добровольной тюрьмы, без времени и изменений, покоя, чистого, без страха и борьбы, без потерь, где сердце всегда бьется ровно.
Прекрасно, все прекрасно вокруг: и падающий снег, и белое небо над землей, и морозный воздух. Все так красиво и так глубоко трогает его, что слезы навертываются на глаза.
Он очень чувствителен. Временами самые земные впечатления он воспринимает необыкновенно остро. Чувствительность – сущее проклятие в этом жестоком мире.
Набравшись храбрости, он вновь оборачивается к дому. Звонит в дверь, ждет несколько секунд, потом снова звонит.
Дверь открывает его мама.
Он совершенно не помнит ее, но инстинктивно чувствует, что перед ним женщина, которая дала ему жизнь. Ее лицо немного полное, сравнительно гладкое для ее возраста и необыкновенно доброе. Его черты почти полное ее повторение. У нее такие же голубые глаза, которые он видит, когда сам смотрится в зеркало. Однако ее глаза кажутся ему окнами в душу, гораздо чище, чем его собственная.
– Марти! – восклицает в удивлении она, и быстрая улыбка мелькает у нее на губах. Она раскрывает ему свои объятия.
Тронутый ее мгновенным признанием, он переступает через порог в ее объятия и крепко прижимается к ней, как будто, если бы ему пришлось выпустить ее, он бы сразу утонул.
– Дорогой, что случилось? В чем дело? – спрашивает она.
Только тогда он понимает, что плачет. Он так тронут ее любовью, испытывает такое облегчение, что нашел место, откуда он родом и где его ждут, что не управляет своими чувствами.
Он прижимается лицом к ее седым волосам, едва заметно пахнувшим шампунем. Она кажется такой теплой, теплее, чем другие люди, и он понимает, что, по-видимому, такими и должны быть все матери.
Она зовет отца:
– Джим, Джим! Быстро иди сюда!
Он пытается заговорить, сказать, что любит ее, но голос не слушается его, и он не может вымолвить слова.
Потом в холле появляется его отец, торопливо идет к ним – навстречу.
Слезы не мешают ему сразу узнать своего отца. Они с ним похожи еще больше, чем с мамой.
– Марти, сынок, что случилось?
Он попадает уже в его объятия, переполненный невыразимой благодарностью к своему отцу, больше не одинокий, живущий в мире под стеклом, желанный и любимый.
– А где Пейдж? – спрашивает, его мать, выглядывая за дверь. Где девочки?
– Мы ходили обедать в столовую, – говорит ему отец, – и Джени Торрисон сказала, что о тебе сообщали в новостях. Что-то о том, что ты стрелял в кого-то, но что это, может быть, все розыгрыш. Мы ничего не поняли.
Он все еще не может справиться с эмоциями и не в состоянии ответить.
Его отец продолжает:
– Мы пытались позвонить тебе, как только вернулись домой, но твой телефон не отвечает.
Мать снова спрашивает о Пейдж, Шарлотте и Эмили.
Он должен взять себя в руки, потому что самозванец может в любую минуту появиться.
– Мама, папа, у нас большие неприятности, – говорит он. – Вы должны помочь нам, пожалуйста, ради Бога! Вы должны нам помочь!
Мама закрывает дверь, оставляя холодный декабрьский день снаружи, и они ведут его в гостиную, окружив его с двух сторон не только своими телами, но и своей любовью. Они гладят его, их лица полны тревоги и сочувствия. Он дома. Он наконец-то дома.
Он не помнит гостиную точно так же, как и мать с отцом, как снег в его юности. Паркетный пол из дуба почти наполовину прикрыт персидским ковром коричнево-зеленоватых тонов. Мебель обита коричневой в крапинку тканью и сделана из темно-вишневого дерева. На камине, между двумя вазами, на которых изображены китайские пейзажи, торжественно тикают часы.
Когда мама подводит его к дивану, она произносит:
– Дорогой, чья на тебе куртка?
– Моя, – отвечает он.
– Но это новая модель.
– Пейдж с детьми в порядке? – спрашивает отец.
– Да, с ними все нормально, с ними ничего не случилось, – отвечает он.
Указывая на куртку, его мать снова говорит:
– В университете стали носить такие куртки всего два года назад.
– Это моя куртка, – повторяет он. Снимает бейсбольную кепку, прежде чем мама может заметить, что она немного ему велика.
На одной стене висят несколько фотографий его самого, Пейдж и девочек в разные годы. Он отводит глаза от них, потому что они глубоко трогают его и он боится, что снова не сможет сдержать слез.
Он должен взять себя в руки, чтобы суметь рассказать им самое основное о той сложной и загадочной ситуации, в которой оказался. У них троих слишком мало времени, чтобы успеть разработать план, прежде чем объявится самозванец.
Его мать садится на диван рядом с ним. Она держит его за правую руку, нежно сжимая ее, стараясь ободрить.
Отец присаживается слева на ручку кресла и наклоняется вперед, весь внимание.