– Ты знаешь людей, которые хотели взорвать твой дом? – В голосе слышалось изумление.

– Одного знаю.

– Кто он?

– Это долгая история, Грим, и вы даже можете подумать, что я разыгрываю вас, поэтому не хочу вникать в подробности. Времени нет, зато дел полным-полно.

– Ты в опасности, Каб? Пенни, Майло?

– Да, Грим, нам угрожает опасность.

– Тогда вы должны обратиться в полицию.

– Идея не из лучших, – ответил я. – У меня нет никаких доказательств. Копы ничем не помогут. Более того, возможно, они мне не поверят. Даже заподозрят, как и вы, что я сам взорвал собственный дом.

– Я никогда бы не подумал, что ты сделал это сознательно.

– Плюс я в некоторой степени знаменитость. Эта история будет во всех новостных выпусках, моя физиономия замелькает на кабельных каналах. Внезапно меня начнут узнавать, и тогда нам будет сложнее или вовсе невозможно перемещаться незамеченными и прятаться.

– Все так плохо, что вы должны прятаться?

– Да. И я звоню еще по одной причине… не думаю, что этот тип попытается добраться до вас, потому что вы не мои родители, а Пенни, но все-таки примите меры предосторожности.

– О нас не волнуйся, мы готовы ко всему.

– Я знаю, что готовы.

– Мы подготовились к тому, что страна развалится в тысяча девятьсот семидесятых годах, когда обезумевшее правительство допустило годовую инфляцию в семнадцать процентов и рушило экономику. Мы подготовились к тому, что эпидемия СПИДа уничтожит нашу цивилизацию. Потом – к проблеме двухтысячного года, когда компьютеры, свихнувшись, могли запустить ракеты с ядерными боеголовками. А после девять-одиннадцать мы с Милашкой точно подготовились к нашествию безумных исламистов. Слушай… это не исламисты взорвали ваш дом?

– Нет, Грим, не они.

– Ты говоришь о предосторожностях. Мы должны высматривать кого-то конкретного?

– Ему примерно сорок один год, волосы седые, рост пять футов и восемь дюймов, сложен как танк, может носить, а может и не носить галстук-бабочку.

– Если он попытается приехать сюда, с ним будет покончено. А вот вам нужно приехать и спрятаться у нас.

– Я не хочу привлекать к вам его внимание.

– Черт, так будет только лучше, Каб. Давай заманим его сюда и раздавим, как жука.

– Может, мы так и поступим, Грим. После того, как выясним, кто он такой. Когда я буду лучше знать, как к нему подступиться.

– Мне нравится твой голос, Каб. Ты настроен решительно.

– Возможно, вся моя решительность только в голосе.

– Милашка, она всегда волновалась из-за того, что при кризисе толку от тебя никакого.

– Не могу ее винить, Грим. Понимаю, откуда у нее такие мысли.

– Но я, я всегда подозревал, есть еще и другой ты, никому не ведомый, и тот ты – парень, что надо.

– Спасибо, Грим.

– Я не раз и не два говорил Милашке, что ты не такой слюнтяй, каким кажешься, потому что в твоих книгах есть крутизна.

– И вот что еще, Грим. Ты не сможешь дозвониться до меня по телефону. Я пользуюсь одноразовым мобильником, это, наверное, первый из многих, пока все не закончится. Но Пенни и я будем время от времени связываться с вами.

– Мы ваш звонок не пропустим. Постоянно будем здесь. Думаю, на какое-то время изолируемся от всех. Ты знаешь, о чем я?

– Да, знаю.

– Помнишь, что сказал Господь?

– Он много чего говорил.

– Он не хочет, чтобы мы причиняли вред невинным, но он дал нам силу, чтобы мы могли растоптать змея. Этот человек, который взорвал ваш дом, мне он представляется змеем. Как ты думаешь?

– Определенно – змей, – согласился я.

– Тогда растопчи его, не колеблясь, если представится такая возможность.

Стеклянная поверхность стола, от которой отражалось мое лицо, напоминала чуть замутненную воду, вот я и не мог понять, то ли у меня лицо набожного пилигрима, то ли только что появившегося на свет демона, еще не раскрывшего свой потенциал.

Глава 24

Оливия Косима, мой редактор в Нью-Йорке, еще не вернулась с ленча. Я оставил сообщение на автоответчике, подготовив к известию о взрыве нашего дома.

Я также надиктовал Оливии заявление для отдела отношений с общественностью, которому предстояло отвечать на вопросы прессы.

К счастью, редактор Пенни тоже отсутствовала на рабочем месте, поэтому мне не пришлось вдаваться в объяснения: все ограничилось аналогичными сообщением и заявлением, оставленными на автоответчике.

Когда я вернулся в гостиную, примыкающую к кухне, Майло оторвался от загадочного проекта, над которым работал на компьютере, и стоял у стеклянной стены, глядя на бухту.

Лесси покинула шкаф. Стояла рядом с Майло и тоже смотрела на бухту, раскинувшуюся за высоким, от пола до потолка, окном.

Никто не отреагировал, когда я предупредил, что ленч через тридцать минут. Обоих, похоже, заворожила красота бухты и холмов.

На кухне Пенни сидела перед компьютером, стоявшим на секретере.

– Я составила полный список одинаковых фраз, которые Ваксс использовал в рецензиях на ваши с Джоном Клитрау романы.

Список лежал на центральной стойке. Я взял его с черной гранитной поверхности.

– И я нашла другую рецензию, – добавила Пенни, прежде чем я начал читать. – Точно так же он набрасывался еще на одного писателя. Слова чуть другие, но не менее злобные.

– Что за писатель?

– Томас Лэндалф.

– Фамилия вроде бы знакомая. Но его книг я не читал.

– Он опубликовал свой первый роман четырнадцать месяцев тому назад. «Сокольничий и монах», – она сверилась с блокнотом. – Ваксс назвал его «триумфальным примером идиотской логики, ярким факелом младенческой ерунды, призванным служить путеводной звездой вечно юным и неизлечимо сентиментальным».

– С синтаксисом получше, чем всегда, но очень уж заверчено.

– Я задалась вопросом, написал ли Лэндалф что-то ему, и погуглила его.

Пенни повернулась, посмотрела на Майло, стоявшего у окна в гостиной, поднялась со стула, подошла ко мне. Продолжила, понизив голос:

– Одиннадцать месяцев тому назад, через три месяца после публикации книги, Лэндалф пытал и убил свою жену, пытал и убил свою трехлетнюю дочь, после чего покончил с собой.

И хотя никогда взгляд ее синих глаз не был таким пронзительным, я его выдержал.

– Вот почему фамилия показалась знакомой. Наверное, два дня об этом говорили в новостях, вот я что-то и услышал.

Из свойственной мне брезгливости у меня вошло в привычку не смотреть и не читать новости о массовых убийствах. Скорее это даже не привычка, а правило.