Эрика не отличалась бесстрашием, но и не была трусихой. Как и всех Новых людей, ее отличали недюжинная сила, ловкость, хитрость и уверенность в собственном физическом превосходстве.

Тем не менее жила она исключительно по воле своего создателя. И если бы услышала приказ ликвидироваться, произнесенный голосом Виктора, то выполнила бы его незамедлительно, в полном соответствии со своей программой.

Уильям, дворецкий, получил такой приказ по телефону и, пусть с головой у него творилось что-то неладное, выполнил его. Он мог отключать боль (в кризисной ситуации они все могли), но мог и блокировать нервные пути, по которым сигналы поступали из мозга к внутренним органам. Вот так, в мгновение ока, Уильям остановил сердце и дыхание и умер.

Но по собственной воле он сделать это не мог. О самоубийстве не было и речи. Пусковым механизмом являлось слово-приказ, произнесенное голосом Виктора.

И когда твоя жизнь целиком зависит от одного человека, когда твоя жизнь висит на ниточке, которая обрывается несколькими словами, ты не станешь испытывать смертельный ужас перед тем, что может находиться за двумя запертыми на засовы стальными дверьми.

Эрика открыла вторую дверь, и за ней автоматически вспыхнули яркие лампы. Она переступила порог и очутилась в уютной викторианской гостиной.

Без окон, площадью в двадцать квадратных футов. С паркетом красного дерева, с расстеленным по паркету старинным персидским ковром, обоями на стенах, обшитым красным деревом потолком, камином. Два торшера под шелковыми абажурами, удобный диван. Эрика решила, что Виктор ложился на него не для того, чтобы поспать. Нет, он лишь расслаблялся, предоставляя своему уникальному разуму возможность найти новые гениальные идеи.

А сев в кресло и поставив ноги на подставку, он мог обдумать их практическую реализацию.

Шерлок Холмс чувствовал бы себя в этой гостиной как дома. И Герберт Уэллс, и Гилберт Честертон.

Как с дивана, так и с кресла открывался вид на огромный стеклянный ящик: длиной в девять футов, шириной — в пять, высотой — более трех.

И этот предмет стилизовали под Викторианскую эпоху. С граней шести панелей сняли фаски, сами панели сцепили бронзовым каркасом, который установили на бронзовые изогнутые ножки. Так что стеклянный ящик напоминал гигантскую шкатулку для драгоценностей.

Заполняла ящик полупрозрачная красновато-золотистая субстанция, и визуально определить, какая именно, не представлялось возможным. В какой-то момент казалось, что это жидкость, а в следующий возникало ощущение, что в ящике клубится какой-то газ или пар.

Понятное дело, сей загадочный предмет притягивал Эрику точно так же, как глаза Дракулы притягивали Майну Харкер в романе, который едва ли стали бы обсуждать за званым обедом в особняке Виктора в Садовом районе. Однако сведения о нем попали в информационный пакет, загруженный в мозг Эрики.

Находящаяся в ящике субстанция, будь то жидкость или газ, поглощала свет ламп и словно светилась изнутри. И вот эта внутренняя люминесценция открывала что-то темное, подвешенное по центру ящика.

Эрика не могла определить, что именно там подвешено, но по какой-то причине решила, что это скарабей, застывший в древней смоле.

Когда же она приблизилась к ящику, тень в его глубинах вроде бы дернулась, но, скорее всего, движение это ей лишь привиделось.

Глава 39

Из Городского парка Карсон поехала в Садовый район, чтобы покружить по улицам, соседствующим с особняком Гелиоса.

Они еще не собирались врываться в особняк и охотиться на Франкенштейна. Просто хотели осмотреться и прикинуть пути отхода на случай (верилось в это с трудом), если они сумеют убить Виктора и живыми покинуть его дом.

— Эти люди в белом «Меркури Маунтинире», там, в парке, не показались тебе знакомыми?

— Нет. Но он мне помахал.

— Я думаю, что уже видела их.

— Где?

— Не могу вспомнить.

— Что ты хочешь этим сказать? Они вызвали у тебя подозрения?

Карсон глянула в зеркало заднего обзора.

— Не понравилась мне его улыбка.

— В Новом Орлеане мы не пристреливаем людей только за лживую улыбку.

— И что они делали на служебной дороге? Она предназначается только для сотрудников парка, а они в их число определенно не входят.

— Мы тоже не работаем в парке, знаешь ли. Учитывая сложившиеся обстоятельства, не так уж трудно впасть в паранойю.

— Глупо не впадать в паранойю, — возразила она.

— Ты хочешь вернуться, найти их и пристрелить?

— Я бы с удовольствием. — Она вновь посмотрела в зеркало заднего обзора. — Хочешь позвонить Девкалиону и договориться о встрече?

— Я пытаюсь представить себе, как первый монстр Франкенштейна оформляет заявку на покупку сотового телефона.

— Сотовый принадлежит Желе Биггсу, участнику «Шоу уродов», который живет в «Люксе», другу того парня, что завещал кинотеатр Девкалиону.

— Кто мог назвать своего ребенка Желе Биггс? Они просто приговорили его к ожирению.

— Это не настоящее имя. Он получил его, когда участвовал в шоу.

— Но он сохранил это имя.

— Просто так долго откликался на это прозвище, что оно стало ему роднее настоящего имени.

— А какое прозвище было у Девкалиона?

— Монстр.

— Да, это тебе не эпоха политкорректности. Нынче его стали бы звать «Отличный от других».

— Слишком уж близко к «Монстру».

— Пожалуй, ты права. Ему дали бы прозвище Необычный Красавец. У тебя есть его номер?

Она диктовала, а Майкл нажимал кнопки на мобильнике. Подождал, послушал, потом заговорил:

— Это Майкл. Нам нужно встретиться. — Он продиктовал свой номер и отключил связь. — Монстры — они такие безответственные. Он не носит мобильник с собой. Мне пришлось оставить сообщение.

Глава 40

Стоя в стенном шкафу для пальто между гостиной и кухней, Рэндол Шестой еще не счастлив, но уже всем доволен, потому что чувствует: он дома. Наконец-то у него есть дом.

В бывших больницах, переоборудованных в лаборатории для клонирования и проведения биотехнологических экспериментов, никаких стенных шкафов для пальто не было. Само существование такого шкафа говорит: это дом.

Климат Нового Орлеана не требует ношения пальто или теплых курток. Так что в шкафу висят на плечиках несколько ветровок.

На полу в углу сложены какие-то коробки, но места предостаточно, он может даже сесть, возникни у него такое желание. Но он слишком взволнован, чтобы сидеть, вот и стоит в темноте, предвкушая грядущее.

Он с удовольствием простоял бы в стенном шкафу долгие часы, а то и дни. Это замкнутое пространство куда как лучше его комнаты в «Руках милосердия» и ужасных машин, на которых его создатель экспериментировал с ним.