Она вспомнила труп Бобби Оллвайна, обнаженный и препарированный, на столе из нержавеющей стали, и убежденность Джека Роджерса в том, что эти странные внутренности — результат не мутаций, а чьего-то замысла.
В руке Дукалиона вдруг материализовалась блестящая монетка. Он подбросил ее в воздух, поймал на лету, подержал с мгновение в кулаке. Когда разжал пальцы, четвертака на ладони не было.
Именно этот фокус и пытался повторить Арни.
Дукалион передвинул шоколадный батончик, который только что положила на прилавок Карсон, и четвертак обнаружился под ним.
Она чувствовала, что за этим фокусом стоит нечто большее, чем ловкость рук. Он предназначался для того, чтобы убедить ее: все, что он рассказал о себе, какой бы невероятной ни казалась его история, — чистая правда.
Он вновь взял четвертак, руки у него были на удивление ловкими, учитывая размеры, и подбросил монетку вверх, выше ее головы.
Она повернулась, чтобы проследить взглядом за полетом четвертака, и потеряла его.
Ожидала услышать звон от удара монетки об пол, но ни один звук не разрывал тишины, четвертак словно растворился в воздухе где-то под потолком. В недоумении Карсон перевела взгляд на Дукалиона.
Он уже держал в руке другой четвертак. Подбросил и его.
Теперь Карсон более внимательно следила за монеткой, но вновь потеряла ее из виду, как только та достигла верхней точки.
Карсон задержала дыхание, чтобы не пропустить звук, который издал бы четвертак, ударившись о пол, но ничто не нарушало тишины, пусть она и изо всех сил напрягала слух, а потом ей пришлось шумно выдохнуть и набрать полную грудь воздуха.
— Мне по-прежнему нет места в вашей жизни? — спросил Дукалион. — Или вы хотите услышать продолжение?
Светильники рисуют на стенах янтарные полосы. В этот поздний час лампы горят не на полную мощность, так что в коридоре преобладают тени.
Рэндол Шестой только теперь понимает, что квадратные виниловые плиты, которыми выложен пол, те же клеточки в кроссворде. Такая геометрия его успокаивает.
Он визуализирует одну букву своего имени при каждом шаге, «пишет» свое имя на полу, продвигаясь к свободе с плиты на плиту.
На этом этаже находится общежитие, где живет большинство только что сотворенных членов Новой расы до того момента, пока Отец не сочтет, что их можно отправлять в город.
Половина дверей открыта. За некоторыми из них обнаженные тела переплетены в эротических позах.
В первые недели жизни сотворенные в резервуарах переполнены душевной болью, причина которой — осознание того, каким образом они появились на свет. Их также не отпускает тревога, поскольку им доподлинно известно, что они не контролируют свою жизнь и не обладают свободой выбора. А потому жизнь их предопределена с самого начала и до конца, нет в ней даже намека на какую-либо загадочность.
Они стерильны, но энергичны. У них секс полностью отделен от воспроизведения и служит исключительно для снятия стресса.
Они совокупляются как по двое, так и группами, их тела переплетаются и извиваются, и Рэндолу Шестому, который отличается от них благодаря аутизму, кажется, что все эти телодвижения не доставляют им никакого удовольствия, только снимают напряжение.
И в звуках, которые издают совокупляющиеся группы, нет ни радости, ни нежности. Это животные звуки, низкие, грубые, звуки насилия, отчаяния.
Удары плоти о плоть, бессловесное рычание, хрипы — все это пугает Рэндола Шестого, когда он проходит мимо этих комнат. Ему хочется бежать, но он не решается наступать на линии между виниловыми плитами. Он должен ставить ногу точно в квадрат, а с этим не разбежишься.
Коридор уже кажется ему тоннелем, комнаты по обеим сторонам — катакомбами, в которых не нашедшие покоя мертвые обнимаются в ледяной страсти.
Сердце колотится так сильно, словно проверяет на прочность ребра. Рэндол вновь и вновь повторяет свое имя, пока не добирается до пересечения коридоров. К последней букве пристраивает новое, расположенное под углом в девяносто градусов слово: налево. Слово это позволяет ему повернуть в нужном направлении.
К букве «н» пристраивается слово направо. А буква «р» становится новым началом для его имени, и он уже идет по другому коридору, где его ожидает выбор между лифтом и лестницей.
Эрика пообедала в одиночестве, в большой спальне, за инкрустированным французским столом девятнадцатого столетия. Инкрустации (основной мотив — дары осени: яблоки, апельсины, сливы, виноград, высыпающиеся из рога изобилия) также были из дерева тщательно подобранных цветов и оттенков.
Как и у всех представителей Новой расы, обмен веществ у нее идеально отлаженный и мощный, как двигатель «Феррари». Так что аппетит у Эрики отменный.
Компанию двум стейкам с кровью весом по шесть унций каждый составляли поджаренный бекон, морковь, тушенная с тмином, зеленый горошек и порезанная ломтиками свекла. На отдельном блюде лежал картофель, запеченный в сырном соусе. На десерт ее ждали абрикосовый пирог и чаша ванильного мороженого, которая стояла в ведерке с колотым льдом.
За едой она смотрела на скальпель, который оставили для нее на коврике у душевой кабинки. Скальпель лежал на тарелке для хлеба, словно не скальпель вовсе, а нож для масла.
Она не знала, как скальпель связан со звуками, которые она недавно слышала, звуками, которые могла издавать крыса, но не сомневалась, что связь определенно есть.
«Нет другого мира, кроме этого». Вся плоть — трава, и увядает, и поля разума тоже выжигаются смертью и более не могут зазеленеть. Это положение особенно важно для кредо материализма; и Эрика — солдат целеустремленной армии, которая неизбежно покорит Землю и утвердит эту философию от полюса до полюса.
Однако, пусть создатель Эрики запрещал верить в сверхъестественное, а ее лабораторное происхождение доказывало, что разумную жизнь можно создать без божественного вмешательства, Эрика не могла отделаться от мысли, что в недавних событиях есть что-то необыкновенное. И в сверкании скальпеля ей виделся не только отблеск света на полированной нержавеющей стали… но и нечто магическое.
Ее мысли словно открыли дверь между этим и другим миром, потому что какая-то необъяснимая сила вдруг включила плазменный телевизор. Эрика в удивлении подняла голову, посмотрела на оживший экран.
Пульт управления, посредством которого включалась плазменная панель, выбирался канал, настраивались параметры, лежал на столике у кровати Виктора. Она к нему не прикасалась.
Какое-то бестелесное Присутствие переключало телевизор с канала на канал. Картинки, сменяя друг друга, бежали по экрану, все быстрее и быстрее.
В тот самый момент, когда Эрика отложила вилку и отодвинулась от стола, Присутствие выбрало пустующий канал. Большой экран заполнил «снег», электронные помехи.