– Как насчет вас?
– Я был в своей комнате, – ответил Миллз.
Он не поднимал глаз от собственных рук, сейчас нервно сжатых, голос казался вымученным. Соня подумала, что это могло быть от какого-то внутреннего чувства вины, а могло – просто от природной застенчивости. Невозможно понять, что именно.
– Вы тоже рано легли в постель? – спросил Сэйн; голос был полон самого неподдельного сарказма.
Миллз быстро поднял глаза, резко покачал головой, как будто не только отрицал данное ему только что Сэйном алиби, а показывая, что не успокоится до тех пор, пока не скажет правду.
– Я писал письма, мистер Сэйн. Написал уже два и начал третье, когда мисс Картер вернулась домой и началась вся эта суматоха. После этого мне пришлось спуститься вниз и побеседовать с вами.
– Письма? Кому? – спросил Сэйн. Он прекратил расхаживание по кухне и остановился перед маленьким человечком, глядя на него сверху вниз.
– Моей семье, – объяснил тот. – Я писал своей сестре Розе в Орегон, поздравлял с рождением ребенка. Это было первое. Второе – брату в Нью-Йорк. Третье письмо предназначалось моей матери. Она живет с братом, но мне всегда нравилось писать ей отдельно, чтобы показать, как много она для меня значит. – Он снова уставился на свои руки.
– Значит, ваша мать еще жива?
– Да, мистер Сэйн. Она стара, но держится очень хорошо.
– Большая удача, что она все еще с вами, – сказал Сэйн, не принимая во внимание две тысячи миль, отделявших сына от матери. – Большинство людей вашего возраста почти не имеют родных, разве что женятся и обзаведутся своей семьей. Моя мать умерла три года назад.
– Мне очень жаль, – подняв голову, ответил Миллз. Судя по виду, его действительно огорчала потеря Сэйна.
Телохранитель, собираясь с мыслями, продолжал расхаживать по кухне.
Соню удивила только что разыгравшаяся на ее глазах сцена: она увидела такие черты личности Рудольфа Сэйна, о которых даже не догадывалась. Он всегда казался суровым, жестоким, крепким, надежным, оправдывающим любое из подобных определений. Однако до этого вечера ему не случалось проявлять эмоции или сентиментальность, ни разу до этого короткого разговора с Лероем Миллзом. Теперь она видела, что этот человек соткан из противоречий, что его кругозор гораздо шире, чем могло показаться с первого взгляда.
– Я полагаю, что никто не может подтвердить вашу историю об этих письмах, – наконец произнес Сэйн.
– Меня никто не видел, – ответил Миллз.
– Конечно.
– Но, если хотите, мистер Сэйн, я могу подняться наверх и принести вам письма.
Телохранитель покачал головой и неожиданно устало провел рукой по лицу:
– Нет. Это ничего не докажет. Вы могли написать их еще раньше днем или вообще вчера.
– Я этого не делал, мистер Сэйн, – сказал Миллз.
Тот пожал плечами и повернулся к Генри Далтону, неподвижно стоявшему возле кухонной двери с видом человека, которому все происходящее глубоко безразлично. Он чем-то походил на часового.
– А как насчет вас?
– Я был прямо здесь, на кухне, вместе с Бесс, – ответил старик. Если он еще не был в одном из своих неудачных настроений, то все сегодняшнее как будто нарочно сложилось так, чтобы это произошло. В результате голос у него был резким и ворчливым, весь вид демонстрировал враждебность к окружающим.
– И чем занимались? – продолжал Сэйн.
– Мыли посуду.
– Разве это не должна делать Хельга?
– Да, – ответил Генри, – однако она сегодня вечером не слишком хорошо себя чувствовала и пошла наверх полежать. Вероятно, все это время проспала и уж точно не была в саду. – Он бросил на Соню такой взгляд, как будто считал ее виновной во всей этой неразберихе.
– Я не думаю, что она там была, – откликнулся Сэйн. – Вы забываете о том, что, уж во всяком случае сегодня, женщины меня не интересуют.
– И куда же вас привело любопытство? – фыркнул Генри. – Я не вижу никаких ключей к разгадке.
– Я тоже, – признался телохранитель.
– Это не может быть один из живущих в доме, – вмешался Петерсон. – Это кто-то другой, незнакомый.
– И как же он попал на Дистингью? – последовал вопрос.
– Так же, как и все мы. Конечно, он приплыл на корабле. Он мог подойти, к примеру, на катере под покровом ночи и пришвартоваться в одном из сотни мест по береговой линии.
– Возможно, – ответил Сэйн.
Несмотря на то что от разговоров ощутимо саднила глотка и каждое слово вызывало очередной приступ головной боли, Соня вмешалась в разговор:
– Вы хорошо подумали о Блендуэллах, Рудольф?
Казалось, Сэйн удивлен. Он ответил:
– Вы мне сказали, что это был сильный человек. Уолтер и Линда стары...
– Я имею в виду Кеннета Блендуэлла.
Телохранитель нахмурился.
– Очень сомневаюсь, что это тот, кто нам нужен.
– Как вы можете быть в этом уверены? – Она слишком ясно помнила свое единственное столкновение с этим высоким, темноволосым, задумчивым мужчиной – этого было более чем достаточно. Вспоминалась его улыбка, яростная нелюбовь к попугаям и угрозы однажды перебить их – и, кроме того, сила его рук.
– Зачем Кену Блендуэллу могло понадобиться совершать путешествие в Нью-Джерси и там запугивать Алекса и Тину? – спросил Сэйн.
– Мы уже решили, что человек, которого мы пытаемся найти, – сумасшедший. Уже сказали, что ему не нужны причины, – ответила Соня.
– И все же... – начал телохранитель.
Билл Петерсон вмешался в разговор:
– Кроме всего прочего, у Блендуэлла есть весьма веские причины последовать за семьей Доггерти в Нью-Джерси. Он хочет завладеть Дистингью целиком, получить оба дома.
– В конце концов, ну что бы ему дало убийство детей? – поинтересовался Сэйн.
– Он их еще не убил. Однако угрозы заставили Доггерти бежать на остров, который они считают безопасным местом, – вполне возможно, что именно этого он и добивался. Когда они так близко, продолжать посылать угрозы легче легкого. Если же Алекса и Тину убьют на острове, то Джой Доггерти избавится от своей собственности быстрее, чем можно себе вообразить. Кен Блендуэлл предложит самую лучшую цену, и сделает это немедленно – таким образом, его дедушка и бабушка будут владеть всем островом.
– Думаю, Билл прав, – сказала Соня.
Сэйн покачал головой:
– Может быть. Но все же я так не думаю. Блендуэлл слишком уравновешенный, слишком...
– Почему вы его защищаете? – внезапно спросил Билл.