А она была беременна.
Боялась, что вот-вот заплачет. Прикусывала язык, чтобы сдерживать слезы.
Праздничный вечер намечали закончить в час ночи. Потом с половины второго до трех часов утра выпускников ждал роскошный шведский стол, накрытый в одном из лучших ресторанов города.
Эми разрешили пойти на бал, но не в ресторан. Отец ее отпускал, но, как обычно, возразила мать. Отец говорил, что она может гулять до трех ночи, потому что случай особый, но мать хотела, чтобы она вернулась домой в десять вечера, за три часа до окончания бала. Эми всегда приходилось возвращаться домой в десять вечера по выходным, в девять — в дни школьных мероприятий. На этот раз отец твердо встал на ее сторону, и мать с неохотой пошла на компромисс: Эми может гулять до часу ночи. Мать не любила идти на уступки, и Эми знала, что потом она найдет много способов отыграться.
«Если бы все было, как хотела мать, — думала Эми, — если бы папа иной раз не вступался за меня, мне бы не разрешали ходить На свидания. Мне бы никуда не разрешали ходить, за исключением церкви».
— Ты просто динамит, — нашептывал ей Джерри Гэллоуэй, обнимая ее в следующем танце. — Ты так меня возбуждаешь, беби.
«Дорогая, дорогая мама, — с горечью думала Эми, — ты только посмотри, сколько пользы принесли твои правила и наставления. Все твои молитвы, все годы, когда ты таскала меня к мессе три, четыре, а то и пять дней в неделю, все эти вечерние чтения Библии перед сном. Видишь, мама? Видишь, какой из этого вышел толк? Я беременна. Меня накачали. И что подумает об этом Иисус? И что подумаешь ты, когда узнаешь? Что ты подумаешь о незаконнорожденном внуке?»
— Ты опять дрожишь, — заметил Джерри.
— Вдруг стало холодно.
В самом начале одиннадцатого, когда оркестр играл «Ярмарку в Скарборо», Джерри, кружа Эми по танцполу, предложил ей покинуть зал и провести остаток вечера вдвоем, только он и она, доказывая (так это он назвал) свою любовь друг к другу. А ведь считалось, что бал по случаю окончания школы — это особый вечер для девушки, теплые воспоминания о котором должны остаться с ней на всю жизнь, а не просто еще одна возможность потрахаться на заднем сиденье автомобиля бойфренда. Кроме того, они пришли на танцы лишь два с половиной часа тому назад. Эгоистичность Джерри начинала зашкаливать. Но, с другой стороны, напомнила она себе, он — всего лишь озабоченный подросток, не настоящий мужчина и, уж конечно, не романтик. Опять же со всеми своими тревогами она не могла стать полноценной участницей царящего вокруг веселья. Вот Эми и согласилась уйти с ним, хотя собиралась продолжить вечер совсем не так, как рассчитывал Джерри.
Покидая спортивный зал, на превращение которого в бальный организационный комитет потратил столько усилий, Эми оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на гирлянды из фольги и гофрированной бумаги, на цветы из бумажных салфеток. Огни притушили. Под потолком медленно вращался зеркальный шар, разбрасывая тысячи отраженных лучиков. Зал выглядел экзотическим, таинственным. Но у Эми зрелище это вызывало только грусть.
Джерри принадлежал «Шевроле», сошедший с конвейера двадцатью годами раньше. Он сам восстановил автомобиль и поддерживал его в идеальном рабочем состоянии. Они выехали из города по узкой, извилистой Блэк-Холлоу-роуд. Наконец он свернул на проселочную дорогу, ведущую к реке, и остановил «Шевроле» среди высоких кустов и редких деревьев. Выключил фары и подфарники, потом двигатель, на пару дюймов опустил стекло, чтобы в кабину поступал теплый ночной воздух.
Обычно они приезжали сюда. Здесь Эми и забеременела.
Джерри повернулся к ней. В лунном свете, который падал в кабину через ветровое стекло, зубы его, казалось, фосфоресцировали. Он взял правую руку Эми и положил себе на промежность.
— Пощупай, беби. Видишь, что ты со мной делаешь?
— Джерри…
— Ни одна девушка не заводила меня, как ты.
Вторая его рука уже нырнула в вырез платья,
щупая груди.
— Джерри, подожди минутку.
Он наклонился к ней, поцеловал в шею. От него пахло «Олд спайс».
Эми убрала руку с его промежности. Отодвинулась.
Намека он не понял. Убрал руку из выреза только для того, чтобы взяться за застежку «молнии» на спине.
— Джерри, черт побери! — Эми оттолкнула его.
Он тупо вытаращился на нее.
— А? Что не так?
— Ты пыхтишь, как паровоз.
— Ты меня возбудила.
— Тебя возбудило бы и дупло.
— Это ты о чем?
— Нам нужно поговорить.
— Поговорить?
— Люди это делают, знаешь ли. Говорят перед тем, как трахаются.
Он какое-то время смотрел на нее, потом вздохнул.
— Ладно. И о чем ты хочешь поговорить?
— Дело не в том, чего я хочу. Нам нужно об этом поговорить.
— Что-то я тебя не понимаю, беби. Это загадка или что?
Она глубоко вдохнула, а потом выдала плохую новость:
— Я беременна.
На несколько секунд ночь застыла, и Эми слышала тихое журчание реки, от которой их отделяли двадцать футов. Квакнула лягушка.
— Это шутка? — наконец спросил Джерри.
— Нет.
— Ты действительно беременна?
— Да.
— Ох, дерьмо.
— Да, да, — голос ее сочился сарказмом, — всеобъемлющая оценка сложившейся ситуации.
— Не пришли месячные или что?
— Не пришли в прошлом месяце и не пришли в этом.
— Ты была у врача?
— Нет.
— Может, ты не беременна.
— Беременна.
— Живот у тебя не растет.
— Еще слишком маленький срок.
Он молчал, глядя на деревья и черную реку за ними.
— Как ты могла так поступить со мной? — наконец вырвалось у него.
Ее этот вопрос поразил. Она изумленно глянула на него, а когда увидела, что спрашивает Джерри на полном серьезе, горько рассмеялась.
— Может, я что-то упустила на уроках биологии, но, насколько я это понимаю, так поступил со мной ты, а не наоборот. И не пытайся взвалить вину на партеногенез.
— Парте… что?
— Партеногенез. Когда женщина беременеет сама, не найдя мужчину, чтобы оплодотворить яйцеклетку.
— Слушай, а такое возможно? — спросил он с ноткой надежды в голосе.
«Господи, ну до чего же он тупой», — подумала Эми. Как только она могла отдаться ему? У них же не было ничего общего. Она увлекалась искусством, играла на флейте, Любила рисовать. Джерри не интересовало искусство. Он обожал автомобили и спорт, а Эми едва терпела и первое, и второе. Ей нравилось читать, он полагал, что книги для девчонок и маменькиных сынков. Ни о чем не мог говорить дольше десяти минут, за исключением секса, автомобилей и футбола. Ну почему она ему отдалась? Почему?