— Но ваш муж использовал камеру не для расслабления.
— Это точно, — согласилась она.
— Тогда для чего она ему понадобилась?
— Я действительно не знаю. — Душевная боль вернулась в ее глаза, отразилась на лице.
— Я думаю, здесь была не только его лаборатория. Я думаю, ваша дочь жила в этой комнате. Я думаю, это была ее тюремная камера. И еще я думаю, что она спала в этом резервуаре каждую ночь, а иногда проводила в нем и сутки.
— Сутки? Нет. Это… невозможно.
— Почему?
— Потенциальный психологический вред, риск…
— Может, вашего мужа этот риск не волновал.
— Но она была его дочерью. Он любил Мелани. В этом я должна отдать ему должное. Он искренне ее любил.
— Мы нашли дневник, в котором ваш муж описывал каждую минуту жизни вашей дочери в течение последних пяти с половиной лет.
Она сощурилась:
— Я хочу его видеть.
— Буквально через минуту. Я еще не успел тщательно его изучить, но не думаю, что ваша дочь за эти пять с половиной лет хоть раз покинула стены этого дома. Не ходила ни в школу, ни к врачу, ни в кино или зоопарк, никуда. И пусть вы говорите, что это невозможно, из прочитанного мною следует, что иногда она не покидала этот резервуар трое или четверо суток кряду.
— Но еда…
— Не думаю, что ее в это время кормили.
— Вода…
— Может, она пила то, в чем плавала.
— Ей приходилось справлять естественную нужду.
— Из того, что я прочитал, следует, что иногда ее выпускали из резервуара на десять или пятнадцать минут, чтобы воспользоваться туалетом. Но в других случаях, думаю, он использовал катетер, чтобы она могла мочиться в закрытый сосуд и не загрязнять жидкость, в которой плавала.
Лаура обомлела.
Выдерживая паузу, чтобы дать ей возможность прийти в себя, и потому, что его самого мутило от этой лаборатории, Дэн увел ее от резервуара к другой Установке.
— Она предназначена для контроля деятельности мозга, — объяснила Лаура. — Включает ЭЭГ, электроэнцефалограф, который записывает излучаемые мозгом волны. Электроэнцефалограмма позволяет определить характер мозговых волн и, следовательно, состояние мозга.
— Насчет ЭЭГ я знаю. А вот это что?
Он указывал на деревянный стул с подлокотниками, с которого свисали кожаные ремни и провода, заканчивающиеся электродами.
Лаура Маккэффри осмотрела стул, и Дэн почувствовал, как в ней поднимается волна отвращения… и ужаса.
— Это устройство для болевой терапии.
— А мне кажется, что это электрический стул.
— Так и есть, только этот стул не убивает. И электрический ток поступает от этих аккумуляторов, а не из розетки, подключенной к сети. Вот этот рычаг… — она коснулась рычага, закрепленного на боковой поверхности сиденья, — регулирует подаваемое напряжение. Можно и чуть пощекотать, и дать сильный разряд.
— Это стандартный инструмент психологических исследований?
— Святой боже, нет!
— Вы уже видели такой в лаборатории?
— Однажды. Ну… два раза.
— Где?
— У одного беспринципного ученого, изучавшего психологию животных, которого я когда-то знала. Он использовал болевую терапию в экспериментах с мартышками.
— Пытал их?
— Я уверена, что он трактовал свои действия иначе.
— Так работают все ученые, изучающие психологию животных?
— Я же говорю, он был беспринципным. Послушайте, надеюсь, вы — не один из новых луддитов, которые думают, что все ученые дураки или монстры?!
— Я — нет. Когда я был маленький, всегда смотрел передачу «Мистер Мудрец».
Ей удалось выдавить из себя слабую улыбку:
— Не хотела на вас кричать.
— Я понимаю. Вы сказали, что видели такой стул дважды. Второй раз — это где?
Остатки улыбки исчезли бесследно.
— Второй раз я видела его на фотографии.
— Да?
— В книге о… научных экспериментах в нацистской Германии.
— Вот оно что.
— Они использовали его в экспериментах на людях.
Он замялся. Но не мог не сказать:
— Так же, как и ваш муж.
Взгляд Лауры Маккэффри говорил о том, что она ему не верит, более того, просто отказывается поверить. Ее лицо посерело.
— Думаю, он сажал вашу дочь на этот стул…
— Нет.
— …и он, и Хоффриц, и еще бог знает кто…
— Нет.
— …пытали ее, — закончил Дэн.
— Нет.
— В дневнике, о котором я вам говорил, есть соответствующие записи.
— Но…
— Я думаю, они использовали… как вы это называли, «болевую терапию» для того, чтобы научить ее контролировать рисунок волн своего мозга.
При мысли о Мелани, привязанной к этому стулу, Лаура Маккэффри едва не лишилась чувств. Ее кожа более не была серой, она становилась все белее и белее, приобретая трупную бледность. Глаза запали, вдруг стали тусклыми. Лицо мгновенно осунулось. «Но… это бессмысленно. Болевая терапия — наименее результативный метод обретения контроля над мозговыми волнами».
Дэну хотелось обнять ее, прижать к груди, погладить по волосам, успокоить. Поцеловать. Он нашел ее привлекательной, как только увидел, но до этого момента не испытывал к ней романтических чувств. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Он не мог равнодушно пройти мимо беспомощного котенка или сломанной куклы, ему всегда хотелось помочь потерявшимся, слабым, попавшим в беду. И всегда дело заканчивалось одинаково: потом он жалел, что ввязался. Лаура Маккэффри поначалу не привлекала его из-за уверенности в себе, самообладания, выдержки. Но, как только она начала давать слабину, более не могла скрывать страх и замешательство, его так и потянуло к ней. Ник Хэммонд, другой детектив отдела расследования убийств и большой говнюк, как-то обвинил Дэна в том, что у него сильно развит материнский инстинкт, и, пожалуй, попал в десятку.
«Что это со мной? — думал Дэн. — Почему я настаиваю на том, чтобы изображать из себя странствующего рыцаря, постоянно пребывающего в поисках попавшей в беду дамы? Я едва знаю эту женщину, но уже хочу, чтобы она полностью доверилась мне, возложила на мои плечи все свои надежды и страхи. Да, мэм, вы можете рассчитывать только на Большого Дэна Холдейна, и ни на кого другого. Большой Дэн поймает этих злодеев и склеит ваш разбитый мир. Большому Дэну это по силам, мэм, пусть сердцем он еще идиот-подросток».
Нет. Не в этот раз. У него есть работа, и он должен ее сделать, но полагаясь исключительно на профессионализм. Никаких личных чувств. И потом, нужен ли он этой женщине? Ее образование не чета его. И сам он ей не ровня. Она идет по разряду бренди, тогда как он — пива. А кроме того, сейчас не время для романтики. Она слишком ранима. Волнуется из-за дочери, мужа только что убили. Его насильственная смерть не может не подействовать на нее, пусть даже она давно разлюбила этого человека. Да и какой мужчина может в такой момент избрать ее объектом своих романтических возжеланий. Стыдно, дорогой мой. И однако…