Иногда Барти очень уж яростно отстаивал свою независимость, Агнес говорила ему об этом, вот и теперь он резко осадил Ангел:

— Я не хочу, чтобы меня обслуживали. Я не беспомощный, знаешь ли. И газировку могу принести сам. — Подойдя к двери, он уже пожалел о резкости своего тона и повернулся к тому месту, где стоял диван. — Ангел?

— Что?

— Извини. Я грубый.

— Я знаю.

— Я сейчас тебе нагрубил.

— Не только сейчас.

— А когда еще?

— С мисс Пикси и мисс Велвитой.

— Извини и за это.

— Хорошо.

Когда Барти переступал порог, выходя в коридор, мисс Пикси пропищала вслед:

— Ты хороший, Барти. Он вздохнул.

— ТЫ ХОТЕЛ БЫ БЫТЬ МОИМ БОЙФРЕНДОМ? — спросила мисс Велвита, ранее не питавшая к нему романтических чувств.

— Я об этом подумаю, — ответил Барти.

Размеренно шагая по коридору, он держался дальней от лестницы стены.

В голове он носил план дома более точный, чем тот, что был вычерчен архитектором. Он знал все расстояния с точностью до дюйма и каждый месяц вносил поправки в длину шага и прочие расчеты, учитывающие его постоянный рост. Число шагов, каждый поворот, особенности пола накрепко впечатались в память. Поход за газировкой превращался в сложную математическую задачу, но он обладал потрясающими математическими способностями, поэтому по дому передвигался с той же легкостью, что и зрячий.

Он не полагался на звуки, не рассчитывал, что они укажут дорогу, но иногда они служили ему маркерами. На двенадцатом шаге под ковром, как всегда, едва слышно скрипнула половица, подсказав, что до лестницы еще семнадцать шагов. И без скрипа он совершенно точно знал, где находится, но этот звук вселял дополнительную уверенность.

Через шесть шагов после скрипящей половицы у Барти вдруг возникло ощущение, что в коридоре есть кто-то еще.

Он не полагался на шестое чувство (некоторые слепые заявляли, что оно у них есть), чтобы определить препятствия или открытые пространства. Иногда инстинкт подсказывал ему, что на пути у него объект, которого раньше не было, но гораздо чаще он, если не пользовался тростью, спотыкался об него и падал. Так что в случае Барти ни о каком шестом чувстве речи быть не могло.

Если кто-то и находился с ним в коридоре, то определенно не Ангел: он слышал, как девочка болтала в комнате на разные голоса. Дядя Джейкоб никогда не стал бы его так разыгрывать, а больше в доме никого не было.

Тем не менее он отошел от стены и, раскинув руки, повернулся, ощупывая окутывавшую его темноту. Ничего. И никого.

Выбросив из головы мысли о привидениях, Барти продолжил путь к лестнице. Но когда протянул руку к балясине перил, услышал, как за спиной едва скрипнула половица-маркер.

Повернулся, мигнул пластмассовыми глазами, сказал:

— Привет!

Ему не ответили.

В домах всегда слышались усадочные шумы. В том числе и по этой причине он не полагался на звуки в своих странствиях в темноте. Причиной звука, возникшего, как он думал, от давления ноги на половицу, могла стать усадка дома, связанная с изменением наружной температуры или временем.

— Привет! — вновь вырвалось у него, но опять ему никто не ответил.

Убежденный, что это проделки дома, Барти спустился вниз, к холлу и коридору первого этажа.

Проходя мимо арки, ведущей в гостиную, сказал:

— Берегись приливной волны, дядя Джейкоб.

Захваченный рукотворными катастрофами, полностью растворившись на страницах книги, отгородившись от мира переплетом, дядя Джейкоб не ответил.

Барти зашагал на кухню, думая о докторе Джекиле и отвратительном мистере Хайде.

Глава 81

Держась левой рукой за перила, правой крепко сжимая нож, Том Ванадий осторожно, но быстро поднялся на второй этаж, дважды оглянувшись, чтобы убедиться, что Каин не пристроился у него за спиной.

По коридору, в свою комнату. Быстро, пригнувшись, сразу отметив, что дверь стенного шкафа чуть приоткрыта.

Бросок к ночному столику. Ванадий ожидал, что револьвер исчез из ящика. Но нет, лежал на месте. Заряженный.

Он бросил нож на пол и схватил револьвер.

Покинув семинарию более тридцати лет тому назад, пройдя через многие испытания, Том Ванадий принял решение убить человека. Даже имея шанс обезоружить Каина, имея возможность только ранить его, он тем не менее решил выстрелить ему в голову или сердце, выступить в роли присяжных и палача, выступить в роли бога и оставить последнему судить его запятнанную душу.

Он промчался по комнатам второго этажа. Заглянул во все чуланы и стенные шкафы, за громоздкую мебель, за портьеры. В ванные. Никаких следов Каина.

Метнулся к лестнице, вниз, на первый этаж, быстро, беззвучно, задерживая свое дыхание, прислушиваясь к возможному дыханию другого человека, к легким шагам туфель на каучуковой подошве, хотя его не удивил бы стук копыт и запах серы.

Наконец он вернулся на кухню, замкнув круг, от сверкающего на столе четвертака к тому же четвертаку. Никаких следов Каина.

Возможно, два месяца копящегося раздражения сыграли свою роль: нервы, как натянутые струны, разыгравшееся воображение, предчувствие того, чего и быть не может.

Он мог бы обозвать себя дураком, если бы не опыт личного общения с Каином. Возможно, это ложная тревога, но, зная повадки и способности своего врага, не так уж вредно время от времени устраивать себе хорошую встряску.

Положив револьвер на газету, Том плюхнулся на стул. Взялся за кружку с кофе. Обыск дома он провел с такой быстротой, что кофе практически не успел остыть.

Держа кружку в правой руке, левой Том взял четвертак, погонял по пальцам. Все-таки четвертак Пола. Паниковал он зря.

* * *

С кошачьей грацией Младший неслышно подкрался к двери в комнату Барти, привалился к дверному косяку.

Девочка, сидевшая на диване у окна, похоже, не заметила его появления. Она сидела боком к нему, спиной к стене, подняв колени, и что-то рисовала цветными карандашами в альбоме.

За большим окном чернели ветви огромного дуба, листочки чуть подрагивали, словно природа трепетала в предчувствии ужаса, который мог сотворить Каин Младший.

И действительно, вид дерева подсказал ему отличную идею. Застрелив девчонку, он распахнет окно и зашвырнет тело на дуб. Пусть Целестина найдет дочь там, распятую на ветвях.

Его дочь, его беда, его бремя, внучка наводящего прыщи колдуна-баптиста…

После того, как хирург вскрыл пятьдесят три фурункула и вырезал центральную массу некротизированной ткани из тридцати одного наиболее трудноизлечимого (пациенту пришлось обрить голову, потому что двенадцать «расцвели» на волосяной поверхности), после трех дней госпитализации, с тем чтобы исключить стафилококковую инфекцию, после того, как он вернулся в мир, лысый, словно бильярдный шар, с лицом, обезображенным шрамами, Младший заглянул в библиотеку Рено, чтобы войти в курс событий.