– А ты-то что там делал?
– Я там подметайлом был – полы подметал.
– А где это было?
– Эх, братец, я такие университеты прошел, такие академии. – Остап тяжело вздохнул и почесал лапой спину. – Ты лучше и не спрашивай. А то приснится – маму кричать будешь! И потом не заснешь.
Под облагораживающим влиянием Лизы политсоветник Чумкин уже не ругал своих мальчиков публично, а вызывал их для этого в свой кабинет. Адам Абрамович приходил теперь на службу раньше времени, а после работы искал случая проводить свою приемную дочь домой. Но надо сказать, что Нина его не баловала, так как большую часть времени посвящала своей дружбе и соперничеству с Лизой. Вскоре Адам Абрамович написал Лизе и Нине служебные характеристики, где подчеркнул, что они не только сами хорошо работают, но и помогают работать другим.
– Вот видите! – ворчал Остап. – Лезут, как уховертки!
По радио «Свобода» поползли слухи, что полнтсоветник Чумкин собирается разводиться со своей женой. Единственная трудность заключалась в том, чтобы разыскать эту жену, которая, как жаловался муж, опять сбежала из дома и находится неизвестно где.
Нина ходила и весь день мурлыкала: «Изо всех невозможно возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!» Было ясно, что она в кого-то влюблена.
Говорят, что любовь помогает расцвету творческих сил. Наверно, поэтому и Нину потянуло к творчеству. Для начала она попросила у Адама Абрамовича разрешение, чтобы написать дома скрипт на пробу. А дома она обратилась за помощью к папе. Гоняло Мученик обложился газетами и журналами и перекатал оттуда скрипт о декадансе Пастернака и социалистическом реализме.
Утром Нина перепечатала папину стряпню на машинке и отдала ее для редактирования своему приемному отцу. Тот посмотрел: вроде ничего, только, как у декадентов, не поймешь, где начало и где конец. Отеческой рукой Адам Абрамович свел концы с концами и похвалил:
– Очень хорошо, сегодня же пустим в воздух. Вслед за Ниной в творческий процесс включилась и Лиза. Забыв о конкуренции, Нина благородно пришла на помощь своей сопернице и предложила ей работать вдвоем. С тех пор подруги-соперницы по вечерам сидели дома и писали свои скрипты в четыре руки. Они так увлекались, что работали допоздна, и Лиза даже оставалась ночевать у Нины.
Остап Оглоедов комментировал:
– Лишней койки там нету. Значит, они спят в одной постели. Хм…
– Ну и что же здесь такого? – как адвокат, вступался неохристианин Серафим Аллилуев. – Подруги так всегда делают.
Зато на работе у Лизы и Нины был явный прогресс. Хотя они по-прежнему отстукивали свои трели на машинках, но официально они числились теперь не машинистками, а литературными сотрудниками.
– Это черт знает что! – возмущался Остап. – Я столько университетов отбухал. А теперь эти школьницы тоже в писатели лезут.
– Интересно, как эта шайка работает, – задумчиво заметил Зарем Шахматист. – Так они всегда друг дружку тянут.
Тем временем Адам Абрамович и политсоветник Чумкпн рассыпались в комплиментах:
– Посмотрите, какие способные девушки! Знаете, большие надежды подают.
Раньше всех эти надежды лопнули у Давида Чумкина. Как только его беглая жена узнала, что он хочет разводиться, она моментально вернулась из бегов. Но вовсе не для того, чтобы дать Давиду развод. Как умная женщина, она не стала устраивать скандал мужу, а отправилась поговорить с разлучницей.
После этого разговора внучка сенатора несколько дней не выходила на работу. Сидя перед зеркалом, где рядом стоял портрет ее жениха-летчика, она старательно замазывала на лице всякие царапины и следы когтей. Кроме того, она прилаживала новую прическу, чтобы скрыть прогалины, оставшиеся от пучками вырванных волос. После этого французская Лиза потеряла к Давиду Чумкину всякий интерес. Остап Оглоедов комментировал:
– Эх, русские французов завсегда колошматили!
– А знаете, откуда появилась жена Чумкина? – печально заметил Зарем Шахматист. – Из психбольницы имени Кащенко. Она половину времени сидит в психбольнице, а вторую половину – дома. Потому они и живут на разных этажах.
– Говорят, что у него сестры сумасшедшие, – сказал Остап. – А он себе, значит, и жену такую подобрал.
– Ворон к ворону летит, – покачал головой Зарем. – Не нравится мне все это. Тут что-то не так…
– Это просто твоя мания преследования, – решил Серафим Аллилуев.
Все знали, что хотя Зарем и талантливый шахматист, и даже имеет звание гроссмейстера, но у него маленькая мания преследования. Иногда меньше, иногда больше. Но никому, кроме него самого, это не мешало.
В этот момент подруги-соперницы, взявшись за руки, с блестящими глазами и сияющими лицами прискакали из коридора. Нина обвела литературных негров торжествующим взглядом, а Лиза презрительно скривилась. Тут Остап не выдержал и потянулся за своей бутылью с молоком, чтобы успокоить свою желудочную язву. Потом он конфиденциально, как заговорщик, подмигнул:
– Ну как там?
– Что? – улыбнулась Нина.
– А вы гляньте, что у вас на воротнике, – опять подмигнул Остап. – Кажется, губная помада?
– Где? – Дочка кирасира бросилась к зеркалу. – Откуда это?
– Чего это вы так испужались? – ухмыльнулся Остап. – Вы что, там, в уборной, целовались? Как во Франции?
– Дурак! – вскипела дщерь кирасира.
– Идио-о-от! – прошипела внучка сенатора. Когда подруги-соперницы с возмущенным видом разошлись по своим комнатам, Зарем Шахматист задумчиво потер себя пальцем по лбу:
– Ox, тут что-то не так…
– Где? – сказал Серафим. – У тебя в голове?
– Нет, на радио «Свобода». Не нравится мне все это. Уж лучше я пойду…
– Куда ты пойдешь?
– От греха подальше, – тихо сказал Зарем. На следующий день он на работу не пришел, и больше его на радио «Свобода» не видели.
– Опять его накрывает, – сказал Остап.
– Ведь он какой-то катакомбный христианин, – заметил неохристианин Серафим Аллилуев. – Вот они ему голову и заморочили.
– Это потому, что он шахматист, – решил Остап. – Потому у него ум за разум заходит.
Большинство считали, что у Зарема очередной припадок мании преследования. Но некоторые говорили, что Зарем, как талантливый шахматист, да еще специалист по игре вслепую, может быть, видит на радио «Свобода» что-то такое, чего не видят другие.
Родители Зарема Волкова были такими убежденными коммунистами и революционерами, что даже своего сына назвали Заремом, что в сокращенной форме означает ЗАря РЕВОЛЮЦИИ Мира.
Это было модно в 20-е годы в сугубо партийных семьях, где вместо крестин устраивали октябрины и при этом давали детям такие имена, как Владилен (ВЛАДИмир ЛЕНин), Нинель (Ленин наоборот), Марлен (МАРкс+ +ЛЕНин), Жорес, Рой и так далее. [2] Уже в юношеском возрасте Зарем был талантливым шахматистом и получил высокое звание гроссмейстера СССР. Но во время войны он попал в немецкий плен. После войны он оказался в лагере в Австрии, где американцы собрали русских военнопленных, которые отказывались возвращаться в СССР.