На двери комнаты, куда мы вошли, я прочел табличку «Начальник Западного Сектора» и её имя. Следовательно, Ольга Ивановна теперь служит в Академии.
«Так что за идиот засунул Вас на японское отделение??» – спрашивает Москальская. Она и без моих объяснений хорошо знакома с порядками в Академии.
«Не идиот, а полковник Горохов», – отвечаю я.
«Согласны Вы быть переведенным на Немецкое Отделение?» – коротко по-деловому спрашивает Москальская.
«Сейчас я занята набором последнего курса и ломаю себе голову, где я должна искать людей» – говорит она в ответ на моё утверждение. – Если Вы не возражаете, то сегодня же дам рапорт генералу с просьбой о Вашем переводе. Как Вы смотрите на это?» «Только, ради Бога, чтобы полковник Горохов не заподозрил за этим моё личное желание… Иначе я не ручаюсь за последствия», – говорю я и с благодарностью жму её протянутую руку.
«Об этом не беспокойтесь. До скорой встречи!» – смеется Москальская, когда я выхожу из кабинета.
На другой день меня вызывает начальник подготовительного японского курса и встречает подозрительным вопросом, как будто он меня в первый раз видит:
«Так это Вы – Климов?»
«Так точно, товарищ майор!» – отвечаю я.
«Тут от генерала пришел приказ перевести какого-то Климова», – майор смотрит в бумаги, – «На какой-то четвёртый курс Западного Факультета».
Он скептически смотрит то на меня, то на бумагу.
Условия в Академии довольно своеобразные. Те, кто принят на Подготовительный Курс, – плавают в блаженстве. Слушатели 1-го Курса, – в особенности «солидных» наций, – полны самосознания. II Курс – рассматривается как уже «сделанные люди».
О слушателях III-го Курса шепчут как о людях, имеющих какие-то особенно сильные протекции. О существовании IV Курса мало что известно – это считается обиталищем богов. Этим и объясняются странные взгляды и вопросы начальника Подготовительного Курса. Жалкий червяк, приготовишка – и вдруг летит куда-то в небеса.
«Вам что-нибудь известно об этом?» – подозрительно спрашивает он.
«Никак нет, товарищ майор», – отвечаю я.
«Ну, так вот! Нате Вам этот приказ, – пока другого капитана Климова у нас нет, – и отправляйтесь на Западный. Я думаю, что это ошибка и мы с Вами скоро встретимся», – заканчивает он.
«Слушаюсь, товарищ майор!» – козыряю я.
Итак – я на последнем курсе Немецкого Отделения Академии. В довершение всех благ оттуда всегда открыты ворота на фронт. Нет, свет действительно не без добрых людей! Судьба мне всё-таки улыбнулась.
1.
На фронтах идут бои, а над Москвой полыхают салюты. Внешне война мало заметна в Москве. Тот, кто читал об ожесточённых воздушных боях в московском небе, попав в Москву, удивится отсутствию следов бомбардировки. По улице Горького только один дом разрушен попаданием авиабомбы.
Я несколько раз проходил по этому месту, но заметил развалину только, когда мне указали на неё пальцем. Отсутствующие части стен заделаны фанерой, окрашенной и разрисованной как макет на кино-фабрике. Попадания бомб – единичные явления. Нельзя говорить о какой-то планомерной бомбардировке.
Подобная же картина в Ленинграде. На Ленинградских домах множество царапин от артиллерийского обстрела, почти все деревянные дома на окраинах разобраны и сожжены самими жителями во время блокады в качестве топлива, но значительных следов воздушных бомбардировок опять-таки не заметно.
Многих москвичей интересует один пикантный вопрос. Неужели немцы не имели сил и возможностей бросить хотя бы пару бомб на Кремль? Просто так, для смеха – чтобы напугать его обитателей.
Вреда им всё равно не причинишь, так как расположенная поблизости от Кремля самая глубокая станция метро «Кировская» переделана в правительственное бомбоубежище и связана с Кремлём подземным ходом. Москвичи уверяют, что эти работы были произведены ещё задолго до начала войны.
В 1942 году правительство было эвакуировано из Москвы в город Куйбышев. При этом в газетах торжественно подчеркивалось, что Сталин остается в Москве. Москвичи от себя добавляли, что спешно роется подземный ход от Кремля до Волги.
Теперь большинство правительственных учреждений вернулось из Куйбышева в Москву. Москва снова ожила и бурлит почти мирной жизнью.
Привязные аэростаты заграждения, каждый вечер поднимающиеся в небо, кажутся чем-то отжившим и ненужным. Главное, что напоминает о войне, это обилие людей в военной форме на московских улицах. Военных больше, чем гражданских.
К началу учебных занятий с опозданием на десять дней вернулась из санатория Женя. Я даже не знал, где она находилась. Её квартира была просто замкнута и никто из соседей не знал, где она. Это было в характере Жени. Она всегда делала, что ей вздумается и никого не посвящала в свои планы.
Однажды я по привычке зашел потрогать знакомую дверь. На этот раз дверь оказалась не запертой. Я открыл английский замок ключом, сохранившимся в моём кармане и осторожно вошел внутрь.
На огромном диване, свернувшись калачиком под меховым пальто, сладко спала Женя. Она по-детски причмокивала во сне губами и чему-то улыбалась. Я присел на край дивана, дрожащими руками достал портсигар и закурил папиросу.
В комнате тот же милый беспорядок студенческой богемы. На столе разбросаны книжки вперемежку с частями женского туалета. Из-под стола выглядывает одна из жениных туфель. Второй туфель можно искать на шкафу или за диваном. Когда Женя хочет спать, то просто взбрыкивает ногами и туфли летят во все стороны.
Налюбовавшись знакомой картиной, я глубоко затянулся и осторожно пустил дым от папиросы в розовые ноздри Жени. Она поморщилась, на секунду приоткрыла глаза и, мечтательно вздохнув, перевернулась на другой бок.
Подождав несколько минут, я повторил то же самое. На этот раз Женя сладко потянулась и, открыв глаза, как ни в чём не бывало промурлыкала: «А-а-а-х, это ты! Я думала мне просто снится…» Она, как большой котёнок, начала ворочаться под мехом. Теплый аромат пахнул мне в лицо.
«Как ты сюда попал?» – спрашивает Женя.
«Через дверь» – отвечаю я, вертя в пальцах ключ.
Все происходящее для меня так же неожиданно и нереально, как и для Жени. Я ещё не могу поверить что, спустя столько времени, я снова сижу на этом диване, что Женя снова рядом со мной.
Девушка освобождаёт обнаженные руки из-под меха, с последним сладостным вздохом пробуждения потягивается в стороны как птица, расправляющая крылья. Одна рука чертит по ковру на стене, другая бессильно спадаёт к полу. Затем я чувствую как два тёплых крыла быстро и крепко смыкаются вокруг моей шеи.
«Неужели это не сон», – шепчет голос нам моим ухом, – «Неужели это ты».